Ю.К. Шафраник: «Нефтепромысел: полюса интересов» (журнал «Берг-привилегии», июль 2008 г.)

В последнее время цены на нефть, газ и уголь являются предметом все более острых дискуссий на различных форумах, саммитах и переговорах. По свидетельству СМИ, проблема роста мировых цен на нефть стала главной темой обсуждения и на недавней встрече в Париже министров энергетики стран «большой восьмерки». При этом японский министр Акира Амари заявил, что мировой экономике грозит серьезный спад, если не обуздать цену на нефть в 140 долларов за баррель.
Насколько состоятельны подобные прогнозы? Что и почему происходит с ценами на углеводородное сырье? На эти и другие вопросы, важные для развития горнопромышленной индустрии страны, редакция журнала «БЕРГ-ПРИВИЛЕГИИ» попросила ответить председателя Высшего горного совета, председателя Совета Союза нефтегазопромышленников России Юрия Константиновича ШАФРАНИКА.
Кому, как и сколько добывать?

Мир порядка 8 лет назад вошел, можно сказать, в эпоху дорогих энергетических ресурсов и, соответственно, дорогой энергетики. Тенденция стремительного роста цен — прежде всего на углеводородное сырье — была очевидной и широко обсуждалась на многих встречах политиков, ученых, бизнесменов… Правда, до прошлого года эти обсуждения носили менее напряженный характер. Почему теперь в некоторых высказываниях звучат драматические нотки? Потому что цены вышли за предел, ожидаемый большинством специалистов. То есть, эти цены многим кажутся неприемлемыми для сохранения устойчивого состояния мировой экономики и развития национальных экономик.
Но если, к примеру, на XII Петербургском международном экономическом форуме и давались разные прогнозы «ценовой опасности», то они были гораздо более взвешенными и оптимистичными, чем те, которые нередко можно встретить в СМИ. Действительно, нет тут никакой драмы и никакой трагедии. Возьмите цены на нефть в 1979-83 годах и пересчитайте их — с учетом инфляции и «весом» нынешнего доллара — применительно к сегодняшней ситуации.
Получится, что от прежней величины (80 долларов за баррель) до «разумного максимума» (100 долларов) цена проделала естественный и довольно долгий путь. И стала вполне приемлемой, условно говоря, для нового экономического периода. Однако, превысив 100 долларов, она в самом деле начала «напрягать» экономику. А приближение к отметке «150» вызвало, естественно, обострение в суждениях и прогнозах многих экспертов. Одни говорят, что рост цены остановится сам собой, другие — что она упадет до 80 долларов, третьи — что взлетит до 250.
В то же время, например, президент ОПЕК и министр энергетики и горнорудной промышленности Алжира Шакиб Хелиль (весьма уважаемый как профессионал, эксперт, политик и личность) убежден, что реальная цена барреля сегодня — 70-80 долларов, а все что свыше — это влияние определенных факторов. Так оно и есть. И прежде всего тут сказывается реальное состояние мировой экономики.
Стремительный рост потребления нефти — особенно промышленностью Китая и Индии — не может не вызвать дисбаланса между спросом и предложением, когда перевес остается, конечно, на стороне производителя. Или взять ситуацию в зоне Персидского залива. Она никак не способствует увеличению добычи иракской нефти, то есть открытию благоприятных перспектив для потребителей все более дефицитного продукта.
Второй отягощающий фактор — это проблемы непосредственно мировой финансовой системы, подталкивающие финансовые институты и отдельных игроков перенацеливаться с акций и инвестиций на вклады в «ходовой товар» — золото, платину, нефть, газ… Такое перенацеливание, по моей оценке, определяет 20-30% роста цен на нефть. Правда, извлекаемые из недр углеводороды, как и сама земля, могут падать или расти в цене, но останутся востребованным продуктом независимо от курса доллара, рубля или любой иной валюты.

Насколько сложной и противоречивой представляется Вам картина мирового нефтяного рынка?

Она не так уж сложна, но определенные противоречия неизбежны. Не во всем совпадают интересы даже на «добывающем полюсе», где находятся ОПЕК, Россия и неприсоединившиеся производители. Но есть еще и традиционно влиятельный «полюс потребления», на вершине которого стоят Соединенные Штаты, куда перетекает 28% углеводородных ресурсов планеты.
Вдобавок Америка — главный игрок и на мировом финансовом рынке… Особый полюс интересов представляют Индия и Китай, где интенсивное развитие экономики требует включать в оборот все больше ископаемых энергоносителей. Понятно, что удовлетворить интересы всех этих сторон в ближайшем будущем абсолютно нереально. Значит, к каким-то взаимным требованиям, заявлениям и претензиям надо относиться спокойно.
Вот, допустим, не раз звучали упреки в адрес ОПЕК за ведение «ценовой игры». Но никто из членов ОПЕК в подобной игре не заинтересован. Не нужна им чересчур высокая цена на нефть. Однако считать, что они могут открыть все краны, и нефти станет столько, сколько пожелают потребители, — ошибочно. Все добывающие страны должны сначала получить (изыскать) огромные инвестиции: бурение скважин и добыча нефти — дорогостоящие процессы. Разве что Саудовская Аравия могла позволить себе прежде свободно открывать и закрывать краны, но сейчас и у нее не очень велик нефтяной люфт.
И Россия не сможет дать дополнительные миллионы баррелей, если не получит (не изыщет) порядка 250 миллиардов долларов инвестиций на освоение нефтяных залежей Восточной Сибири и Ямала. А сколько это займет времени? Вот в Ираке дополнительный миллион баррелей — даже полтора миллиона — в день можно было бы добыть, пожалуй, быстрее. Но для этого надо прекратить войну, опять же — найти инвесторов, провести бурение и обустройство мест добычи.

Сказанное может быть дополнительной причиной «необузданности» цен на нефть?

А как их обуздать? Приказать странам-производителям не продавать дороже 140 долларов за баррель? Или уговорить потребителей умерить аппетиты своих экономик и не покупать нефть и газ за такую цену? Ну, пусть японское руководство обратится к правительству США с просьбой немедленно сократить потребление нефти на 30%, и тогда она наверняка резко подешевеет. Но такие домыслы — сущая нелепица.
Что имеем — не храним

На Петербургском экономическом форуме речь в очередной раз зашла о проблеме энергосбережения…

Вот именно — в очередной раз. Эта проблема остро обсуждается в стране с начала 90-х. Но меры, принятые правительством тогда, как и принимаемые до сих пор, не привели к желаемому результату. Мы по-прежнему очень расточительны и на рубль ВВП или тонну продукции (возьмите почти любой экономический показатель) расходуем энергии больше всех индустриально развитых стран.
Предполагаю, что выправить положение сейчас правительство решит, в первую очередь, за счет жесткой тарифной политики. Правда, при этом необходима продуманная система поддержки бизнеса и населения. Ведь без определенных льгот (или инвестиций) многие предприятия просто прекратят свое существование. А социальная защита населения требует либо сдерживания тарифов, либо повышения доходов большинства граждан. Причем до европейского уровня. Тогда можно проводить тарифную политику не менее жестко, чем в странах ЕЭС. К чему нас, кстати, побуждает и стремление войти в ВТО.
Это во-первых. А во-вторых, эффективная тарифная политика способна помочь инвестированию в те отрасли экономики, которые мы намерены создавать, поднимать или развивать. Подчеркиваю — помочь инвестированию, а не бездумной раздаче средств. Если их возврат не будет гарантирован, мы опять все проедим и разбазарим. Даже то, что нам досталось свыше благодаря нашим недрами и мировой ценовой конъюнктуре.
Говоря об энергосбережении, нельзя также не напомнить, что во многих странах соответствующие технологии давно «проникли» в жилые дома и прочие здания, не допуская лишнего расхода энергоносителей. Эти технологии воплощены в конструкциях двигателей, компрессоров, машин, станков… И тут наше отставание очевидно.
Вдобавок надо учесть, что мир находится накануне нового научно-технического рывка, который позволит в десятки и, возможно, сотни раз эффективнее использовать энергию углеводородных продуктов. Это произойдет не завтра. Вероятно, потребуется 5, 10, а то 15 и более лет. Но произойдет непременно. А мы обязаны сосредотачивать на таком рывке свои материальные и интеллектуальные ресурсы уже сегодня.
Исключение подтверждает правило

Не так давно, давая интервью, Вы сказали: «Являясь одним из инициаторов и организатором принятия закона о СРП, категорически возражаю против применения СРП в массовом масштабе». Чем объясняется такая исключительность действия закона?

Работа недропользователей в разных географических, геологических, природных и социально-экономических условиях не может иметь единую форму. По определению нельзя считать, что в такой огромной стране, как Россия, удастся добиться успеха в любой точке (и любой сфере экономики), руководствуясь одним планом, одной схемой.
СРП следует считать вариантом привлечения инвестиций в особых условиях освоения новых месторождений. Начиная реализацию проектов «Сахалин 1» и «Сахалин 2», мы точно знали, что в течение 20 лет необходимых средств здесь не будет, если пользоваться традиционным, привычным инвестиционным клише. Даже сегодня таким образом невозможно изыскать 25 миллиардов долларов, а в 90-е об этом не стоило и мечтать. Кстати, для освоения огромных газовых месторождений Ямала требуется 30-35 миллиардов долларов. Но за многие годы привлечь их никто не сумел. А благодаря СРП сахалинский проект заработал.
Тщательно составленный договор позволял контролирующим органам вникать во все детали деятельности инвесторов. Однако до начала 2000-х инвесторами никто толком не занимался, и они стали требовать неоправданно высокой компенсации (нефтью) своих капвложений. Позже правительство нашло способы восстановить баланс — опять-таки разнополюсных — интересов: сегодня, например, СРП активно содействует бизнесу «Газпрома».
Еще раз скажу и уточню: СРП — один из оставленных на крайний случай, но очень надежных механизмов защиты инвестиций.
От хаоса к системе

Какую проблему недропользования Вы считаете наиболее острой?

За время последних революционных преобразований утрачена надежная система влияния на эффективность извлечения недр, а новая система пока не создана. Проблема тут очень большая. Ведь речь идет о целом комплексе мер, действующих с момента выдачи лицензий. Достаточно сказать, что нынешнее налоговое бремя никак не стимулирует производителя запускать все скважины. В начале каждого года компании и госорганы должны аргументировано обосновывать параметры извлечений. Но для государства эффективность извлечений — это количество добытого сырья, а для бизнеса — рентабельность и прибыльность производства.
Еще вариант. У одного производителя богатые месторождения, а у другого, что называется, — дышащие на ладан. Во всех странах, где добыча организована грамотно, учитываются все условия извлечения и обеспечивается дифференциация налогообложения. В Соединенных Штатах добывают нефть 6000 предприятий, но государство не стрижет их всех под одну налоговую гребенку. Эффективность производства там определяют и количеством занятых рабочих мест. Кто-то владеет всего тремя худосочными скважинами, но они все-таки приносят свою порцию нефти в экономику, а главное — дают работу десяти специалистам. За это владелец может быть освобожден от налогов полностью.
Понимаю, что на создание новой, двухполюсной — совмещающей интересы государства и бизнеса — системы влияния на эффективность извлечения недр уйдет целая пятилетка. Многие считают главным тормозом процесса несовершенное законодательство. Я так не думаю. Гораздо важнее не затягивать с привлечением настоящих профессионалов к формированию структуры, способной выстроить нужную систему. И вовлечь правительственные органы (прежде всего Минфин) в разработку налоговых и прочих стимулов для активной работы всей недропромышленной цепочки, начиная с геологоразведочной.
Мы вполне конкурентоспособны

Конкуренция на мировом нефтегазовом рынке неизбежно распространяется и на зарубежные проекты в деятельности компаний. В свое время советская углеводородная индустрия была, можно сказать, благотворительной праматерью многих энергетических объектов в якобы дружественных странах. Потом история, которая никого ничему не учит, подтвердила — нет дружбы навек, но есть потребность во взаимовыгодном (или хотя бы кому-то выгодном) сотрудничестве. Есть ли примеры восстановления такого сотрудничества после паузы, вызванной нашей экономической неразберихой?

Примеров много. И будет еще больше, потому что наша экономика поднимается, и компании крепнут по всем параметрам. А правительство поддерживает естественную для бизнеса географическую экспансию. В том, что за выгодой тут не последнее слово, согласен. К примеру, Узбекистан 12 лет ориентировался на посулы Соединенных Штатов, вполне уверенно, как и многие страны, полагая, что с таким союзником можно свернуть горы — в прямом и переносном смысле. Не свернули: США не осуществили там ни одного собственного экономического проекта и не вложили ни цента в крупные национальные проекты. А вот «Лукойл» с тех пор, как президент Узбекистана открыл двери российскому бизнесу, уже вложил в развитие нефтегазового сектора страны миллиард долларов. Кстати, таков вклад и нашей инвестиционной компании.
Сегодня очевидно, что в ряде стран и регионов российский бизнес имеет конкурентное преимущество. К сожалению, не благодаря технологическому лидерству. Однако есть вещи не менее важные: исторически неоспоримое реноме, ментальная гибкость, умение быстрее договариваться (не тратя времени на «лоханизацию» партнера). Иногда это и авантюрность, точнее, смелость, которая приветствуется в мире бизнеса.
Подводя итог, могу сказать, что сегодня нет серьезных, непреодолимых препятствий для всестороннего развития отечественного горнопромышленного комплекса. Главное — настойчиво преодолевать те препятствия, что есть и еще обязательно будут.

Ю.К. Шафраник, «Берг-привилегии», июль 2008 г.