На главную

 

Место рождения

О путях эффективного развития российского ТЭК размышляет председатель Совета Союза нефтегазопромышленников России Юрий Шафраник в интервью корр. ИТАР-ТАСС Алексею Кравченко, специально для «РГ»

«Российская газета» — Федеральный выпуск №5139 (60) от 24 марта 2010 г.

— Юрий Константинович, в каком состоянии, на ваш взгляд, находится отечественная энергетика?

— Гордиться особенно нечем. Но если из всех отраслей российской экономики что-то и реформировано более-менее рационально, так это именно энергетика, точнее, ее углеводородный комплекс. С другой стороны, не созданы предпосылки для интенсивного развития среднего и малого нефтегазового бизнеса. Значит, кроме экономических потерь мы теряем важный политический ориентир — формирование среднего класса общества. И все же… Законом о недрах и целым рядом указов создана система, позволяющая комплексу выживать и немного развиваться. Возьмите горняков. Они благодаря реформе смогли продержаться даже тогда, когда катастрофически обрушились цены на уголь.

Но сегодня надо думать не только о выживании. Стремление к серьезному развитию обязывает признать, что у России нет концепта, т.е. общего и хорошо усвоенного в политических и экономических кругах представления о движении вперед, о направлении движения. Берем энергетику. Какой мы хотим ее видеть через 10—20—30 лет? Не в плане объемов добычи энергоресурсов или объемов потребления электроэнергии. На это дает ответ «Энергетическая стратегия РФ до 2030 года». Замечательно, что она появилась: сама работа над ней позволила лучше понять, чего и сколько нам необходимо иметь завтра. Но где, кем и как это будет получено? — гамлетовский вопрос, на который вам не ответят ни в высших эшелонах власти, ни в Министерстве энергетики. Никто не «нарисует», например, необходимый в будущем структурный образ нефтегазового комплекса.

Еще для успеха крайне важна дифференциация (прежде всего налоговая) по месторождениям. Сейчас говорят, что она увеличит коррупционную составляющую. Не соглашусь в принципе. В середине 90-х я как министр подписал множество документов, дифференцирующих налоги, что позволило, в частности, поставить на ноги десятки «невыгодных» месторождений. А вот коррупции не было вовсе. Допустим, сегодня эта инфекция заметно утвердилась повсеместно. Что ж, давайте с ней решительнее бороться. Но отказываться от дифференциации лишь из-за страха, нагнанного коррупцией, значит иметь огромный простаивающий фонд скважин, сотни незадействованных малых месторождений, которые кроме увеличения объемов добычи и создания новых рабочих мест способны сделать отрасль более стабильной.

— Каким образом?

— Косвенный пример, можно сказать, у всех перед глазами. Авария на Саяно-Шушенской ГЭС превратила Хакасию (с площадью свыше 60 тысяч квадратных километров) из региона-донора в субъект, который нуждается в серьезных «дотациях» электроэнергии. Но если где-то вместо одного энергогиганта (а лучше вместе с ним) электропотребление обеспечивается десятью станциями (любого рода), то выход из строя одной сократит энергопотенциал региона только на 10 процентов.

Так и в нефтяном бизнесе. При выходе из строя скважины, дающей 1000 тонн, теряется именно 1000 тонн. А если имеются 10 скважин, дающих по 100 тонн, то… Тут все ясно. Правда, в первом случае выше эффективность производства, а во втором — стабильность. А отрасли необходимо и то, и другое.

— Хорошо, добьемся тут эффективности и стабильности, следовательно, сможем и впредь поддерживать российский бюджет на плаву за счет углеводородов.

— Довольно ехидное замечание, но справедливое. Экономической мощи не достигнешь, разбазаривая богатства недр. Мы до сих пор живем за счет научного, технического, технологического и производственного потенциала, наработанного в 50—60 годах XX века, причем именно в тот период, когда у страны не хватало нефти и газа даже для внутреннего потребления. Безусловно, все было создано тогда не на «гуманной» рыночной, а на жесткой мобилизационной основе. Поэтому никто не призывает вернуться к прежним методам управления экономикой. Пожалуйста, используйте капиталистические методы (но не времен позднего средневековья), создайте морально-правовое поле, на котором у людей проснется желание и возникнет устойчивая потребность созидать.

Я не имею в виду абсолютно всех людей. Нельзя надеяться, что все побегут и станут цивилизованными капиталистами или «эффективными менеджерами». Но процент по-настоящему креативных личностей достаточен, чтобы в корне изменить экономическую ситуацию. Кто-то достигнет больших результатов, кто-то — меньших: главное, чтобы вектор движения был общим и верным. Это особенно важно для социально-психологической ориентации молодежи, для перспективного государственного развития.

Будут люди верить в значимость собственного труда — добьемся многого. Но и о стимулах нельзя забывать. Об экономических (например, дифференцированное кредитование и налогообложение) и моральных (когда почетные звания и награды отвечают реальным заслугам перед обществом и потому имеют вес общественного признания).

— Как Вы относитесь к ресурсному национализму?

— Отношусь как к «объективной реальности, данной нам в ощущениях» и размышлениях. Я признаю существование ресурсного национализма (РН) и очевидность тенденции его роста в последние 10 лет. Выпадает ли Россия из этой тенденции? Нет. Имеет ли Российский РН свои особенности. Да, имеет.

В целом РН − это реакция на атавизм неоколониального отношения потребителей энергоресурсов к производителям. Это вполне естественная реакция добывающих стран, поскольку любой расчет — тенденциозный или объективный — показывает, что от одной тонны углеводородного сырья у ресурсного государства доход меньше, чем у потребляющего. Доход от проданных объемов нефти и газа растворяется в ценах приобретаемых технологий, оборудования, конечной продукции нефте- и газохимии. Понятно, страны-потребители обладают высокоразвитым производством и высокопрофессиональным персоналом. Кроме того, углеводороды выгоднее доставлять на готовые нефте- и газохимические комплексы в регионы с развитой инфраструктурой, чем строить таковые, например, в песках Саудовской Аравии. Но все это никак не оправдывает диктат потребителя. Ему — в первую очередь — пора осознать, что мир стремительно меняется, что глобализация не способствует игре «в одни ворота», наоборот, отражая все более тесную связь землян, обязывает к равноправному диалогу с производителем. Мало заявиться в какую-либо страну со своей техникой и технологиями. Созидательная глобализация подразумевает, что в обратную сторону пойдут не только нефть и газ, но и местная высокотехнологичная продукция.

В большинстве добывающих стран четко осознают, что невозобновляемые ресурсы требуют цен, адекватных расходам на создание собственной современной индустрии, которая обеспечит процветание государства независимо от того, насколько у него хватит нефти или газа. Более того, обеспечит выход на источники энергии XXII века.

— А какую цену можно считать адекватной сейчас?

— Например, в картеле ОПЕК, наиболее ярко выражающем интересы добывающих стран, говорят, что цена должна быть «правильной для нас и мировой экономики». Я в прошлом году слушал в Хьюстоне выступление министра нефти и минеральных ресурсов Саудовской Аравии Али ан-Нуэйми, общался с ним. На подобный вопрос он ответил: «Мы считаем, что цена не должна быть ниже 40 долларов за баррель и выше 50 долларов. Это плохо пока для нас, но хорошо для мировой экономики. Она должна выйти из кризиса, и тогда потребление нефти возрастет».

Кстати, напомню, что в июле 2008 года ряд развитых стран обратились именно к ОПЕК чуть ли не с требованием увеличить объемы нефтедобычи, чтобы опустились цены. Дескать, цены их задавили. А буквально через пару месяцев всем стало ясно, что нефти на рынке — в избытке, и цены загибает не ОПЕК, а финансово-спекулятивный капитал.

Я на капитал не наезжаю, но господам, пытающимся управлять производителями энергоресурсов, следует поточнее анализировать ситуацию и правильнее расставлять акценты в отображении международных энергетических проблем. Этого пока нет, значит, пока не получается продуктивный диалог с потребителем. Тут как раз и «зарыта» главная причина усиливающегося ресурсного национализма. Проявляется он по-разному: ограничение доступа иностранных компаний к месторождениям углеводородов, национализация добывающих предприятий, более жесткое влияние на налогообложение «варягов», на предоставление им прав, необходимых для эффективной деятельности и т.д.

— Вы упоминали в своем недавнем интервью, что Россия должна увязать поставки нефтепродуктов на экспорт с поставками и внедрением зарубежных технологий и оборудования. Делаются ли какие-либо шаги в этом направлении?

— Насчет увязки скажу, что многие понимают ее довольно примитивно: «Я тебя пущу в свои закрома, а ты мне предоставишь то-то и то-то». Но баш на баш — бизнес хотя и справедливый в своей основе, но для развития отношений между производителем и потребителем явно устарелый. Ты как производитель должен создавать такие условия, чтобы потребителю было выгодно не только продавать тебе технологии и оборудование, но и создавать то и другое вместе с тобой или самостоятельно на твоей территории. Это и будет, кстати, примером перспективной экономической глобализации. Тогда состоится тесное взаимовыгодное переплетение в технологической сфере, в производстве машиностроительной продукции и оборудования, в управлении капиталом и рычагами рынка.

Когда мы создавали вертикально интегрированные компании (ВИК), родился экономический лозунг «От скважины − до бензоколонки!» А в целях международной интеграции сегодня должен работать, например, политико-экономический лозунг «Добыча газа в России — горелка в Европе!» Но производителей (не только российских) к конечному потребителю не допускают нигде. Транзитное посредничество и управление распределительными сетями — наименее затратное и наиболее выгодное дело. И оно играет не последнюю роль в «прибавочном» обострении конкурентной борьбы на рынке энергоносителей.

— Как скоро «ударят» по нефтегазовому циклу альтернативные источники энергии?

— Очень нескоро. Да и «ударять» ни к чему. Альтернативный — не значит противоположный, он просто другой. Для каждого вида энергетики на Земле имеется своя ниша, свой сегмент. Есть «соперничество» между низкоуглеводородным и высокоуглеводородным сырьем? Нет. Так и во всем. Ты не потащишь газопровод за тысячи километров в тундру обогревать яранги, но за экономичный энергоблок оленевод будет тебе благодарен. Ты не потянешь ЛЭП в Гималаи: там, наверное, есть смысл рассчитывать на использование солнечных батарей или — в будущем — водородных мини-реакторов.

В ближайшее столетие углеводородный цикл не только не исчезнет, но и укрепит позиции в своем рыночном сегменте за счет научно-технического прогресса, за счет более эффективного использования каждой тонны нефти и каждого кубометра газа, за счет расширения ассортимента производимой из них продукции, за счет создания экологически чистых производств переработки.

Достаточно внимательным профессиональным взглядом посмотреть на карту Земли, чтобы грамотно распределить местоположение всех источников энергии по «параллелям и меридианам»… Можно ли обогреть Москву благодаря энергии солнца? Можно, если накрыть солнечными батареями все Подмосковье и запретить погоде быть пасмурной. В Крыму светило гораздо щедрее, но нельзя рассчитывать, что оно поможет обеспечить электроэнергией алюминиевый или сталелитейный завод, даже если накрыть фотоэлектрическим зонтиком весь полуостров. Ясно, что для этого надо производить мощные газотурбинные генераторы. Речь, разумеется, идет о данном историческом отрезке времени.

− А завтра?

− А завтра, может, и сталелитейные заводы не понадобятся.

− Вы постоянно настаиваете на ускорении социально-экономического развития Восточной Сибири и Дальнего Востока. Не боитесь, что созданной там инфраструктурой быстрее всех воспользуется Китай, удовлетворяя свои экономические и геополитические амбиции?

− Есть ли граница освоения, развития и вложений в Дальний Восток, чтобы не получилось как с построенной нами КВЖД, ставшей в 1945 году

Китайской Чанчуньской железной дорогой? Граница есть. Это граница времени и политико-экономических подходов. Если ты не успеваешь заполнить «пустоту», ее заполнят другие. Не успеваешь, допустим, производить свое сервисное оборудование − будешь покупать китайское.

Итак, бояться или не бояться? У нас с Китаем огромная общая граница, мы — дружественные страны. Россия никогда не претендовала на китайскую территорию, и Китай, получив в 1969 году остров Даманский, вроде бы больше не имеет к нам территориальных претензий. Но никогда и ни в чем нельзя зарекаться, особенно если слабы твои позиции. Поэтому проектам на Дальнем Востоке я стремился содействовать не одно десятилетие. При этом всегда утверждал, что они не должны быть разрозненными, пусть это даже великая труба или многострадальный БАМ. Для освоения данного региона необходима концепция, обеспечивающая взаимосвязь технологических, машиностроительных, химических и многих других проектов. Кроме того, для создания и реализации каждого проекта надо тщательно — с экономической и политической точек зрения — подбирать партнеров (рассчитывать, что все освоим собственными силами, — наивно). В итоге лет через 10—15 на Дальнем Востоке возникнет прочный социально-экономический буфер.

Ресурсами, как известно, мы не обделены. Но Восточная Сибирь и Дальний Восток имеют серьезную особенность. Да, там есть и газ, и газоконденсат (например, в Ковыкте), и нефть, и гелий, но добывать их нужно комплексно. А это уже совершенно другие затраты. В Приморье и Хабаровском крае богатые рудные месторождения, но они полиметаллические. Не получится добывать отдельно, допустим, железо или цинк. Придется делать это опять-таки комплексно. Значит, нужен особый экономических подход, особый и весьма дорогой бизнес-проект. И без привлечения зарубежных (я бы даже сказал — международных) сил и средств тут не обойтись. Следовательно, предстоит решать ответственную политико-экономическую задачу: откуда и какого партнера пригласить, как и на каких условиях «встроить» его в дело, чтобы проект бесперебойно осуществлялся 10—20—30 — сколько угодно лет в интересах России, данного региона и, конечно, каждого партнера, вложившего сюда оборудование, финансовый и интеллектуальный капитал. Разумеется, речь идет о задаче, за решение которой ответственность ложится на правительство РФ.

А время не ждет. Несмотря на усилия правительства, действующие проекты не увязаны. И это относительно простая проблема. Более сложные проблемы касаются создания транспортной системы, строительства перерабатывающих и химических предприятий… Необходимость возведения мощных производственных комплексов понятна многим. Но толково приступить к делу не получается. Вот Роснефть проектирует, пытается обосновать параметры строительства комплекса стоимостью в несколько десятков миллиардов долларов. Да не должен рождаться такой проект в ведомстве Роснефти. Это − капитальная государственная задача.

Самое главное, повторяю, заключается в комплексном подходе к освоению недр Восточной Сибири и Дальнего Востока. Поэтому требуется срочно принять генсхему размещения объектов нефтяной и газовой промышленности в тесной увязке с размещением предприятий других отраслей… Размышляя об этом, невольно пожалеешь, что государство лишено координирующего органа, подобного Госплану. Крайне нужен орган, избавленный от диктаторских полномочий, но способный представить правительству экономический проект, полностью отвечающий интересам России.