Ю.К. Шафраник: «Незавершенность структурных реформ ведет нас к жесткой монополизации отрасли» (журнал «БОСС», 2-е полугодие 2003 г.)

Профессиональным нефтяникам не нужно представлять нашего собеседника. Юрий Константинович Шафраник прошел в нефтегазовой отрасли путь от слесаря нефтепромысла до министра топлива и энергетики России. В его активе — работа в «Нижневартовскнефтегазе» и «Урьевнефти». С первых дней он возглавлял тот самый «Ланге-паснефтегаз», который дал начальную букву названию нефтяного гиганта «ЛУКОЙЛ». Но сам Ю.К. Шафраник в период, когда происходила приватизация предприятий отрасли, работал сначала главой администрации Тюменской области, затем — министром. И по этическим соображениям «не счел уместным участвовать в приватизации».
Теперь он возглавляет Совет Союза нефтегазопромышленников России, участвует в деятельности российских и международных организаций, ориентированных на содействие развитию нефтегазовой отрасли. В ряде коммерческих проектов выступает как организатор и эксперт. Мы решили задать ему несколько вопросов о дне нынешнем и перспективах развития отечественного топливно-энергетического комплекса. Беседу ведет Леонтий Букштейн

Юрий Константинович, понятно, что вы патриот Западной Сибири. А где, кроме нее, искать резервы отечественных запасов углеводородного сырья?
Ю.Ш.: В соответствии с Энергетической стратегией России до 2020 года на ближайшие 25 лет альтернативы западносибирским нефти и газу нет. Там сосредоточено 52—55% всего объема энергетических ресурсов страны. Резервы отечественных запасов углеводородного сырья, безусловно, имеются на Сахалине, в Прикаспии, на Тимано-Печоре, неосновные все же находятся в Ямало-Ненецком автономном округе и на севере Красноярского края.
На севере Красноярского края, на стыке с Ямалом, уже сегодня просматривается с десяток проектов. Созданная в Тюменской области инфраструктура (города, дороги, трубопроводы, ЛЭП) в ближайшие несколько лет может работать и с учетом возросших потребностей Красноярского края, тем самым помогая снижать затраты на освоение огромного по территории региона и перспективных, но удаленных друг от друга иногда на тысячи километров месторождений. Запуск таких проектов в масштабе подобных регионов — это некая сверхзадача для государства.

И все же работа по поиску ресурсов, хотя и медленными темпами, но идет. А как в последние годы менялась отрасль с организационной точки зрения?
Ю.Ш.: Все последние 10—12 лет создавалась законодательная основа недропользования и работы ТЭКа в целом. Это во-первых. Во-вторых, проведены структурные изменения, созданы вертикально-интегрированные компании. Сейчас мы видим, что это было правильное решение и результат уже есть. Повысилась эффективность работы, вырос объем инвестиций, развивается конкуренция, как внутри страны, так и вне ее, поскольку отечественные компании выходят с проектами за пределы России.

И все это благодаря широкой приватизации?
Ю.Ш.: Вы знаете, я всегда отмежевываюсь от приватизации ТЭКа как от политического решения. Оно имеет свои плюсы и минусы, но для комплекса, созданного в Западной Сибири в 90-х годах, — больше минусов. По нашему замыслу, следовало удержать крупные компании в руках государства и тем самым сохранить энергетическую и экономическую стабильность нефтегазового комплекса. А все усилия направить на то, чтобы через свободное недропользование, рыночные отношения, предоставление льгот и соглашения о разделе продукции (СРП) привлечь на новые проекты новые деньги: западные, восточные, внутренние — любые. Тогда, наряду с созданным к 90-м годам комплексом, мы бы подготовили дополнительную инфраструктуру для среднего и малого бизнеса. А это уже частные инвестиции. Вот они — святое дело! Хоть на 25 лет освобождайте от налогов! Потому что это прирост, это развитие, это новые рабочие места.
Сделали так? Нет! Все «сели» на готовое, завоеванное, выстраданное поколениями нефтяников и газовиков. И прогнозы на будущее скорее отрицательные. Потому что наряду с правильно проведенными структурными изменениями и полученным эффектом мы видим такую картину: в 1995-1996 годах добыча независимых компаний составляла 13% общего объема, а сейчас — 7%. Приехали…

Куда приехали?
Ю.Ш.: Мало кто знает. Вот в вашем уважаемом издании знают про это?

В общих чертах да, но о деталях как-то не довелось узнать.
Ю.Ш.: Вот-вот, то-то и оно. В США, например, все вместе взятые крупные вертикально-интегрированные компании добывают на территории своей страны не более 43% общего объема углеводородного сырья. А 57% приходится на долю более чем 8 тыс. компаний.

Так у них же рынок давно…
Ю.Ш.: Мы тоже стремимся к рынку. Однако незавершенность структурных реформ ведет нас к жесткой монополизации отрасли.

Но вы же в годы формирования новых структур стояли «у руля» — работали и главой администрации Тюменской области, и министром топлива и энергетики РФ…
Ю.Ш.: Процесс реформирования нефтегазового комплекса России был четко продуман и спланирован. Предполагалось из существующей в нефтяной промышленности государственной собственности сформировать максимум шесть-семь мощных вертикально-интегрированных нефтяных компаний с контрольным пакетом акций, принадлежащим государству, способных не только обеспечить запросы российских потребителей, но и конкурировать с ведущими компаниями мира.
Государству требовалось сохранить контроль над нефтяными компаниями в первозданном виде как минимум до 2000 года, что позволило бы управлять ими на переходном этапе. Наряду с этим должны были появиться тысячи акционерных обществ, которые бы, привлекая частный капитал, при поддержке государства разрабатывали малые и средние месторождения. Энергию же крупных компаний следовало бы направить вовне, на внешние рынки, на зарубежные проекты. Именно по такому пути пошли в свое время американцы.
Однако наши нефтяные гиганты остались компаниями внутреннего рынка, поглощающими тех, кто оказался слабее их. Мы все силы направили не на главное, не на прямые инвестиционные процессы, а на деление и укрепление компаний. И делали это за счет внутренних, а не внешних приобретений. И что получилось? С прямыми инвестициями у нас — никак. Запустили в 1996 году проекты «Сахалин-1» и «Сахалин-2», консорциум Каспийского трубопровода и по-крупному — все! Точка! В 2002 году, по некоторым подсчетам, мы вложили прямых инвестиций только $8-10 млрд.

А надо?
Ю.Ш.: Минимум $35 млрд.

Почему так вышло?
Ю.Ш.: Не создали условий. Потому что наша инфраструктура, все более стремящаяся к жесткой монополии, не оставляет прямым инвестициям сколько-нибудь привлекательных ниш. И все чаще публично звучат речи руководителей — собственников компаний, выдержанные в таком духе: нам, мол, никто не нужен, мы сами все сделаем! Да нет вопросов! Кроме одного: если «сами все сделаем», то почему с 1996 года не начат ни один крупный проект с прямыми инвестиционными вложениями в миллиарды долларов? Мы же знаем, что в ТЭКе только прямые инвестиции дают оживление, прирост добычи и рабочие места.
Есть и еще один большой самообман. Мы не растем по уровню добычи — мы восстанавливаемся. В конце 80-х годов у нас в стране добывалось 570 млн т нефти. Сегодня мы вышли на 415 млн т или чуть больше. Хорошо? Отлично! Но это — восстановление с очень малыми эксплуатационными затратами, восстановление на созданных ранее мощностях, на разведанных и освоенных запасах, на построенных дорогах, трубопроводах, энергетике, городах. Применяя новые технологии, покупая отличное оборудование, нефтяники и газовики обеспечивают восстановление. Причем у всех хорошие показатели эффективности. Но ведь суть дела в том, что эта эффективность несколько, скажем так, дутая. Потому что все хорошо на старых месторождениях, но, как только пойдем на новые, сразу же в пять — восемь раз вырастут затраты.
Следующее — вопрос об активах. Как акционер нефтяной компании, вы всегда будете заинтересованы продать часть активов, лучше за рубеж, и получить свои деньги. Что касается меня лично (а у меня мышление все-таки государственника, и от этого не уйти), то я считаю, что на данном этапе прямая продажа нефтегазовых активов категорически не отвечает национальным интересам России. Сейчас уже ясно, что именно с залоговых аукционов, против проведения которых выступало Минтопэнерго РФ, возглавляемое мной, началась монополизация нефтяного рынка. Вдумайтесь: у нас в нефтегазовом секторе всего 140 компаний. А если убрать аффилированные, то останется порядка 50 таких, которые можно назвать независимыми. Сравните с 8 тыс. американских компаний и комментарии будут не нужны.

Так почему вы против прямой продажи активов?
Ю.Ш.: Потому что это тяжелый удар по прямым инвестициям. Я член советов директоров нескольких западных компаний, меня привлекают как специалиста: у меня хорошая западносибирская и татарская школа нефтяников. Работая в этих советах, я отмечаю, что они не враги никому, но в первую очередь друзья сами себе. И они будут принимать решения в соответствии с мировой конъюнктурой.
У нас же, чтобы пустить и прирастить одну тонну новых запасов нефти, нужно в десятки раз больше инвестиций, чем в других странах. Вот вам и ответ, почему инвестору гораздо выгоднее приобретать готовенькие активы, чем нести такие расходы по освоению новых месторождений. Пусть, мол, в России сами бьются со своими гигантскими пространствами, морозами, бездорожьем…

А кто-то с Запада просился в глухомань осваивать целину?
Ю.Ш.: Вы слышали об этом? Я нет. В то же время, если отдать какому-либо нефтяному гиганту целую нефтегазоносную провинцию и на 25 лет защитить от законодательных «новаций», уверен — будет польза и ему, и стране. Ему — прибыль, стране тоже кое-что плюс освоенные районы прежде безлюдных мест.

Есть же в мире и другие примеры?
Ю.Ш.: Конечно, есть. Норвегия еще 35 лет назад фактически не имела нефтегазового сектора экономики. Но сегодня она добывает 33 т нефти в год на человека, а мы — 2,7 т. Значит, не так-то мы и богаты, как сами о себе говорим. Норвежцы являются держателями прогрессивных технологий добычи, прославились как строители лучших в мире морских платформ, производят массу оборудования. И в то же время у них нет олигархов, там неприлично быть очень уж «крутым», демонстрирующим свое богатство.
Пора нам прекратить гордиться тем, что сделано в прошлом. Я знаю людей, которые по десять лет занимаются добычей на новых небольших месторождениях. Приходит такой человек к нам в Совет Союза нефтегазопромышленников и просит: помогите продать бизнес, сил нет больше! А ведь он ни гроша у государства не взял, ничего не приватизировал, все делал собственным трудом. Отчего же так? И это при исключительно высоких ценах на нефть!

Какие задачи вы считаете для нефтяников первоочередными?
Ю.Ш.: Во-первых, следует энергичнее выходить на ресурсы стран СНГ. Не нужно забывать, что мы не одиноки и конкуренты не дремлют. Во-вторых, требуется смелее осваивать рынок Западной Европы. Нам необходимо покупать там нефтеперерабатывающие и нефтехимические заводы, сбытовые компании. Европейцам это выгодно, они демонополизируют свою экономику. В-третьих, надо, чтобы в нашем нефтегазовом комплексе работали тысячи средних и малых компаний, а расширение и укрепление крупных должно происходить вовне России, за счет участия в зарубежных проектах, экспансии на новые рынки.

К каким инвестициям в отечественный ТЭК вы призываете?
Ю.Ш.: Сегодня 1 тыс. куб. м газа на разведанных месторождениях Ямало-Ненецкого автономного округа стоит $2. На Ямале — $20. А на Штокмановском месторождении — $30-35. Как говорится, почувствуйте разницу. Вот почему Русское месторождение с извлекаемыми запасами около 1 млрд т нефти, разведанное в начале 70-х годов, все еще не введено в разработку. Денег, мол, не хватает. А больше у нас разведанных месторождений такого масштаба нет. Только массированная разведка дает успех, а мы за последние 10-12 лет приращиваем запасов меньше, чем добываем.

Может, формы собственности не дают развернуться?
Ю.Ш.: В начале 80-х годов, когда мы обсуждали две формы собственности — государственную и частную, я встречался с китайскими академиками, которые разрабатывали для Дэн Сяопина программы реформ. Я спросил: «Какие у вас формы собственности?» Они ответили: «Мы допустили все формы собственности, а лет через 20-30 узаконим те, что выживут». Тогда я поинтересовался: «А сколько же их у вас?» «Одиннадцать», — говорят.

Китайский «большой скачок»?
Ю.Ш.: Еще какой! Теперь они по всему миру бурят лучше и больше нас. И заметьте, делают это на своем оборудовании.

Что сегодня входит в задачи Союза нефтегазопромышленников России?
Ю.Ш.: Союзу более десяти лет. Сегодня он объединяет практически все нефтедобывающие, нефтеперерабатывающие, многие машиностроительные компании, геологоразведочные и геофизические организации, предприятия по реализации нефти и нефтепродуктов.
Союз защищает права и интересы своих членов через совершенствование законодательной базы деятельности топливно-энергетического комплекса, способствует привлечению в нефтегазовый комплекс иностранных инвестиций, участвует в разработке и реализации общегосударственных программ для обеспечения энергетической безопасности России, стимулирования нефтяной и газовой промышленности, отечественной науки. Кроме того, он оказывает содействие в совершенствовании системы управления федеральной собственностью в топливно-энергетическом комплексе страны.
Участники этого общественного объединения считают своими основными задачами на ближайшие годы создание условий для повышения эффективности функционирования нефтегазовой отрасли, придания ей социальной направленности.

Шафраник Ю.К. «Незавершенность структурных реформ ведет нас к жесткой монополизации отрасли». Журнал «БОСС», 2-е полугодие 2003 г., стр. 84-87.