Что происходит в нефтегазовой отрасли на фоне мирового финансового кризиса
Наша встреча с председателем Совета Союза нефтегазопромышленников России Юрием ШАФРАНИКОМ состоялась в тот день, когда руководство ОПЕК объявило о возможности значительного сокращения добычи нефти странами, входящими в эту организацию. Поскольку мой собеседник спрогнозировал вероятность такого решения задолго до дня, намеченного для интервью, первый вопрос был обусловлен свежим информационным поводом:
– Юрий Константинович, можно ли считать решение ОПЕК о сокращении объемов добычи нефти благой вестью для России?
– Учитывая ситуацию с ценами на нефть, сложившуюся при невразумительном состоянии фондового и финансового рынка, я бы сказал, что это хорошее известие. А вот благое оно или нет… Все зависит от нас, от того, как мы воспользуемся появившимся шансом укрепить собственную экономику и свои позиции на мировом рынке. При этом возможное выравнивание и поддержание цены на уровне минимально необходимой – 60 долларов за баррель – ни в коем случае не повод расслабиться. Наоборот, и государственные и коммерческие структуры должны предельно мобилизоваться, чтобы выдержать курс экономического развития, определенный руководством страны, – от стабилизации к развитию.
– Хорошо, игроки ОПЕК сократят объемы добычи. Но в условиях кризиса сокращается и потребление углеводородного сырья. Снижение спроса не опустит ли цены?
– Именно поэтому очень важно то, насколько сократится добыча. Рынок, подчеркну, невразумителен, неадекватен экономическим реалиям. Уже с 2000 года (и особенно с 2004-го) для специалистов, объективно рассматривающих ценовую картину, было очевидным опасное влияние финансово-спекулятивного капитала. Это не наезд на капитал. Просто ему не нашлось «достойного применения», и он пошел на покупку товарных ресурсов. И тем самым взвинтил цену на нефть на 50%, превысив даже мой безрадостный прогноз. О подобном развитии событий предупреждали многие и в России, и странах ОПЕК. Кстати, руководитель этой организации и министр энергетики Алжира Шакиб Хеллиль был особенно настойчив в своих предостережениях.
Однако другого мнения была та масса аналитиков и экспертов, прямыми рекомендациями которых пользуются руководители государств, не исключая Россию. В результате до сентября 2008 года практически все мировое сообщество пребывало в заблуждении относительно причин, влияющих на стоимость нефти. И неудивительно, что на саммите «восьмерки» в Японии представители наиболее влиятельных стран-потребителей убеждали коллег повлиять на цены, склонив ОПЕК к увеличению добычи черного золота.
Грубейшая ошибка, ярко демонстрирующая уровень информированности руководства этих стран и качество «придворной» аналитики.
Итак, финансово-спекулятивный пузырь лопнул, но явно завышенная цена нефти обернулась… явно заниженной. Снова неоправданная крайность. Ведь оптимальные 60–70 долларов за баррель – не прихоть производителей, а жизненная необходимость, поскольку нефтегазовая отрасль недофинансирована во всем мире. (А в России – особенно. Мы крайне отстали с вводом новых мощностей. Замечательно, что мы начали «пробуждать» Восточную Сибирь, прокладываем нефтепровод к Тихому океану, осваиваем новые месторождения… Но реальной добычи там пока нет. Значит, все еще отстаем, значит, необходимо со значительно большими средствами и усилиями, с более разнообразными решениями и привлекательными преференциями действовать на этом экономическом векторе, который правильно определен, как один из самых главных.) Эта недофинансированность – одно из следствий «неразумности» рынка. И подходить к такому рынку надо тоже «неразумно».
Уверен, что предполагаемое сокращение добычи странами ОПЕК следовало бы утроить (восстановить объемы на имеющихся мощностях не так уж трудно). Надо, чтобы потребители и производители за какое-то время – допустим, за пару кварталов – достигли консенсуса, отбросив прежде всего протекционизм. И чтобы все усвоили: меньше 60 долларов за баррель – нельзя! Это пагубно не только для экономики производителей. Через год-два их объемы добычи не смогут отвечать запросам потребителей. Ведь если ты недофинансирован, то не запускаешь в работу новые месторождения, не готовишь новые площади, не буришь новые скважины. Тогда откуда возьмется нефть для экспортного маневра?
При достижении консенсуса (60–70 долларов на ближайшие полгода) цена барреля устоится, затем устоится и финансовый рынок, придав устойчивость всей мировой экономике. При таком сценарии уже к концу 2009 года возможны вменяемый рост цен на нефть и начало подъема мировой экономики.
– Страны ОПЕК легко перенесут выполнение своего решения?
– Такие дела легкими не бывают. Взять тот же Алжир: его бюджет на 98% зависит от экспорта нефти. У нас, к счастью, такой зависимости нет, а заданное сейчас направление развития экономики обнадеживает в том, что не будет и впредь. В этой связи не могу не напомнить, что в 50-е и 60-е годы прошлого века, когда в России не хватало нефти даже на внутреннее потребление, в стране развивались атомная промышленность, гидроэнергетика, морской и океанский – в том числе ледокольный – флот, не говоря про космос и военную промышленность, в которой до сих пор используются великие разработки 60-х.
И Западно-Сибирский нефтегазовый комплекс – самый мощный для своего времени экономический проект в мире – рождался в те же годы. У нас есть великий исторический пример того, что влияние России должно измеряться не столько собственным наличием нефти и ее стоимостью, сколько реализованными возможностями.
Мы обладаем неоценимым природным и интеллектуальным потенциалом, поэтому не то что на 98% (как Алжир), но даже на 50% не должны зависеть от экспорта углеводородного сырья. Для нас тут, как ни крути, пример – Америка. Она была добывающей страной и добывала больше, чем потребляла, однако сумела не попасть в зависимость от сырьевого фактора. Сейчас, потребляя углеводородов больше всех в мире, США производят только половину необходимого им сырья, а другую половину покупают. Здесь есть что анализировать, чему учиться. К сожалению, грамотного анализа со стороны тех, кому это положено делать, мне заметить не довелось, хотя данную тему отслеживаю внимательно.
– Что будет с нашим малым и средним производством в нефтянке, если мы станем действовать солидарно с ОПЕК?
– Если не примем срочных мер, то в любом случае похороним это производство окончательно. Правда, есть вполне четкие установки президента и премьер-министра страны о развитии малого и среднего бизнеса, что я отношу и к добывающим предприятиям. Существует чрезвычайно много зон, где они крайне необходимы, где ни одна крупная компания не станет заниматься «мелкотой». И не из-за гонора, а потому, что, увязнув в маломасштабных делах, никогда не станет настолько мощной и конкурентоспособной, чтобы выйти за пределы страны, обеспечить прорыв России на мировые рынки.
Меры помощи малому и среднему бизнесу обсуждаются уже больше 10 лет. Но до сих пор законодательной и исполнительной властью не усвоено главное – то, что, например, Чукотка, Калининградская область и Краснодарский край – регионы совершенно разные, немыслимые для однотипной организации и равного процветания бизнеса. Значит, главными для его существования должны быть региональные планы, правила и приоритеты. Я не говорю уже о налогах и процентах.
Сейчас важнее всего, чтобы федеральные структуры исполнительной власти плотно поработали с региональными, передав им затем большую часть собственных рычагов взаимодействия с малым и средним бизнесом. Благодаря этому, уверен, умножится и количество действующих скважин, и число рабочих мест. Естественно, добавятся и тонны нефти, которые нужны, кстати, и для поддержания валютного баланса (о чем сегодня почему-то мало говорят).
– Тут нет противоречия с задачей снижения объемов нефтеэкспорта?
– Не нахожу. Скорее, противоречивыми бывают обстоятельства. Вот в 80-е годы цена на черное золото упала катастрофически, а от нас, нефтяников, требовали добывать его все больше. По глупости требовали? Нет, просто валютный баланс страны не верстался. Конечно, тем опытом руководствоваться нельзя, что, на мой взгляд, наше руководство хорошо понимает. Понимает, что нельзя наращивать экспорт при падении цен ради получения валюты. Но, с другой стороны, проблема валютного баланса и сейчас крайне обостряется. И не исключено, что, допустим, Минфин потребует от нефтяников срочно любой ценой (и по любой цене) обеспечить «балансные» экспортные поставки.
Но требовать – не лучший выход. Найти необходимые для получения валюты тонны нефти можно за счет полной отдачи скважин, эксплуатация которых привлекательна только для малых и средних компаний. Но с этой целью надо дать возможность руководству губерний определить с предпринимателями количество предоставляемых ими рабочих мест, объемы дополнительной добычи. (Налоги, наверное, можно не оговаривать, т.к. сами рабочие места скажутся положительно на местном бюджете.) Я не лезу в тонкости дела: есть специалисты, которые лучше знают налоговую ситуацию в России. Тем не менее, я на 100% убежден, что говорю об очень перспективном способе решения важной проблемы.
Однако еще важнее сейчас все-таки не увеличивать экспорт нефти, лучше – сокращать. Но ни в коем случае не останавливать при этом бурение скважин и обустройство новых площадок добычи. А самое главное – настойчиво обеспечивать прямые инвестиции в разработку месторождений Восточного блока – от Ванкора до Якутии. Иначе мы построим трубу, по которой будет гулять только ветер. Ветер нашего позора и утраченной мечты об освоении исключительно ценного – тихоокеанского – вектора экспортного потенциала России.
Мы обязаны реализовывать эту инвестиционную программу и впредь хотя бы на уровне 2008 года. Подчеркиваю, речь идет исключительно о прямых вложениях. И поскольку у ряда компаний инвестпрограммы включают покупку новых активов, их следует твердо перенацелить: только прямые вложения, только в новые объекты, в бурение и обустройство…
Если в ближайшие недели в нефтяных компаниях такие программы не будут утверждены, то можно считать экономически провальными 2010-й, 2011-й и – транзитом – 2012 год. А именно в эти годы нам придется пройти наиболее серьезное испытание кризисом, т.к. мы до дна исчерпали все нефтегазовое и машиностроительное наследство СССР.
Кризисов бояться бесполезно. Они были, есть и будут, мобилизуя одних и повергая в уныние других, которые останутся в проигрыше. Кризис всегда дает шанс принять действенные меры для победного выхода из него. Но вот с мерами как раз очень важно не ошибиться. (Говорят, хорошо не только упорно идти к светлому концу тоннеля, но и не прогадать с выбором самого тоннеля.) Поэтому лучше, если бы эти меры обсуждались не келейно, а публично.
Консультации уже идут: руководство встречается и с нефтяниками, и с машиностроителями. Но наступил момент, когда надо собирать их вместе, да еще и со строителями. Съездов и прочих форумов не надо, но рабочие встречи необходимы – чтобы ключевые идеи всех сторон легли в основу продуктивных решений власти и бизнеса.
– Кстати, не боитесь, что передача серьезных полномочий в отношении малого и среднего бизнеса от центра регионам заметно увеличит коррупцию на местах?
– Я сын земли Тюменской и считаю себя регионалом. Хорошо знаю обстановку во многих добывающих регионах. И ни один из них не могу назвать эпицентром коррупции. Особые страхи тут неуместны, хотя бдительность соответствующих органов необходима. Коррупция… Наша компания работает в восьми государствах, и везде с таким грехом люди сталкиваются. Разница только в его массе и оттенках. Для меня важнее второе. «Классическая» коррупция – это когда бизнесмен и чиновник (по чьей-либо инициативе) договариваются о получении последним мзды за лоббирование какого-либо проекта. Но расплачивается бизнесмен частью прибыли, полученной в результате реализации проекта, то есть коммерческими деньгами.
Это, конечно, плохо и должно быть строго наказуемо. Но наша главная беда не в коррупции, а в казнокрадстве, когда чиновник и бизнесмен «распиливают» бюджетные, государственные средства. А за это во многих странах карают так, что охотников до обваровывания казны надо еще поискать… Это к слову. Нет, я не опасаюсь коррупционного процветания на региональной нефтяной почве. И ускорил бы процесс, о котором говорил. Надеюсь к тому же, что антикоррупционные меры руководства страны принесут плоды, ожидаемые всем народом.
– Вернемся к ОПЕК. Как Вы полагаете, надо России стать членом этой организации?
– Надо координировать совместные действия, принимать ответственные совместные решения в интересах производителей и потребителей. Чтобы не было «взаимодействия», характерного для последних 15 лет, когда мы вели себя по отношению к этой организации несколько неопределенно и, можно сказать, суетливо. А вступление в ОПЕК – это уже вопрос, связанный с уровнем понимания собственной суверенности. Я бы не советовал. По крайней мере, стоит сделать паузу в пару-тройку лет, чтобы не спеша оценить все преимущества и слабые места идеи.
– А как Вы смотрите на соотношение находок и потерь в случае вступления?
– Больше потеряем. Конечно, нас станут лучше понимать представители добывающих стран. Более эффективными станут совместные действия, поскольку речь идет о довольно тесном сообществе. Но, например, в «восьмерке» мы будем отчетливо фигурировать, как составная часть картеля и сугубо добывающая страна (и лобби других таких стран). Функция нормальная, прагматичная, однако не совсем подходящая для облика великой России. Думая о будущем, важно учитывать не только выгоду, не только материальный, но и морально-статусный аспект…
Однако я не случайно сказал о паузе. Обстоятельства со временем меняются так, что некоторые ограничения становятся не столь существенными. А ОПЕК не может не привлекать, к примеру, своим завидным аналитическим аппаратом. Страны организации вкладывают в аналитику сотни миллионов долларов (мы и десяти на это не набираем).
С другой стороны, считать отношения внутри ОПЕК идеальными – заблуждение. Возьмите, допустим, положение нынешнего Ирака. Стране для восстановления хозяйства крайне необходимо экспортировать как можно больше нефти. Однако сделать это можно только за счет ущемления экспортных интересов соседей – квота-то общая. Ситуация явно конфликтная, и остроконфликтная.
Регламент нахождения консенсуса в ОПЕК весьма сложный. И достигается он не всегда. Тому пример – эпизод 1983 года, когда Саудовская Аравия, не считаясь с мнением большинства членов организации, наращивала объемы добычи параллельно со снижением мировых цен. (Аналогично, как я уже упоминал, поступали и мы. Точнее, поступали похоже внешне, так как наши действия вели к развалу собственной экономики и – отчасти – государства, вынужденного в итоге взять неподъемную ношу зарубежных кредитов.)
Но какие бы решения ни принимали министры стран-членов ОПЕК, каждый из них поступает предельно ответственно перед своим государством, опираясь вдобавок на собственный аналитический аппарат.
К сожалению, у нашего руководства нет подобного аппарата, способного представить все возможные сценарии развития событий. Даже если они противоречивы – это лучше, чем отсутствие обильной пищи для размышлений, позволяющих принять действительно ответственное решение.
В этой связи уместно заметить, например, что факторов, влияющих на уровень цен, не менее 20. И нельзя надеяться, что сокращение объемов добычи нефти обязательно приведет к росту стоимости барреля. Первым существенным фактором является состояние доллара, затем – золота. Далее – это соотношение доллара с другими валютами и направление перетока капитала…
Эти и другие факторы в определенные моменты могут быть более влиятельными, чем фактор спроса и предложения. Со временем они даже могут меняться местами по степени влияния на поведение рынка (так, финансово-спекулятивный фактор к середине декабря оказался на седьмом месте из двадцати). Отсюда и ценовые прогнозы: кто-то попал в «яблочко», а кто-то и в «молоко».
Вот и к проблеме вступления в ОПЕК надо подходить, определившись с очень значительным количеством факторов.
– Сейчас у всех на устах мировой финансовый кризис…
– Да, а еще не так давно, на саммите «восьмерки», его называли ценовым, сваливая всю вину на добывающие страны.
– Лицемерие или некомпетентность?
– Точнее, итог концептуальных ошибок. Это я опять об уровне «придворной» аналитики и информированности руководства. Но хотелось бы привести пример совершенно иного рода, свидетельствующий о проявлении профессионализма и дальновидности в условия кризиса.
Недавно итальянская компания Eni купила в Алжире компанию FCP. Сделка невесть какая в мировых масштабах – миллиард долларов. Но, заметьте, приобрели FCP не просто по докризисной цене, а заплатив в полтора раза больше, чем компания стоила летом. Это свидетельствует о том, насколько значимы в мире нефтяные активы. И о том, что хозяева Eni поступили смело и мудро, видя перспективу своего развития на несколько лет вперед. Конечно, нельзя сбрасывать со счетов и инвестиционный климат Алжира, стоивший огромного труда руководству государства.
– На нашей почве можно обнаружить подобные примеры?
– Один похожий есть. Правда, не совсем российский. Индийская нефтегазовая компания ONGC Videsh Ltd. (OVL) приобретает британскую нефтяную компанию Imperial Energy Corp., работающую в России и Казахстане, за 1,8 млрд евро. К сожалению, наш инвестиционный климат недостаточно благоприятен. И все же прецедент налицо. Значит, дело пойдет дальше, если устремления руководства страны будут подкреплены эффективной работой органов исполнительной власти. Тогда прямые инвестиции станут в чести, и бизнес вместо вывода дивидендов сосредоточит их на перспективных отечественных проектах.
Приведенный пример показателен тем, что у нас, как и в Алжире, приобретается актив, действующий в стране, но не принадлежащий ей. Так что это в большей степени не идеальный пример для подражания, а очень важный сигнал. Какой? Не всякому бизнесу надо рваться на новые проекты, на новые месторождения. Не все так мощны, как, допустим, «Лукойл», Роснефть или Сургутнефтегаз. Не всем под силу вкладываться на 5– 7 лет вперед, прежде чем появится живая продукция.
Зато сколько дивидендов, полученных десятками компаний, ушли на покупку, продажу и перепродажу различных активов?! Это, конечно, консолидация активов, что важно для развития компании. Но это не прямое производство, не умножение или сохранение рабочих мест. Зачастую – наоборот – уничтожение рабочих мест при так называемой оптимизации активов. Еще раз скажу: прямые инвестиции должны стать главным ориентиром развития нефтегазового бизнеса!
– Надо полагать, мы подошли к давно злободневному вопросу эффективности нефтегазовых компаний?
– Точнее, от этого вопроса нельзя уйти. У многих компаний есть огромные резервы за счет полученных дивидендов. При этом они содержат огромные хозяйства, не имеющие прямого (а часто и косвенного отношения) к добыче углеводородного сырья. Эти непрофильные и полупрофильные подразделения надо «сбросить», пустить в свободное плавание. Если они действительно нужны на рынке, то выплывут. Если нет, то зачем вообще беспокоиться о судьбе балласта. А с ним никогда не достичь высокой производительности труда, т.е. серьезного роста экономики.
Кстати, без конкуренции этого тоже не достичь. Например, Роснефть успешна и потому, что привлекла в Юганск четырех конкурирующих подрядчиков, да и на Ванкор привела второго. Это, конечно, не делается с кондачка. И времени требует немалого, иначе получишь не конкуренцию, а губительный хаос.
Многие компании или ленятся «заводить» конкурентов, или опасаются их появления в своей «теплой вотчине», но в итоге ряд регионов стал заповедником скрытого монополизма. Отсюда раздолье для необоснованного повышения цен и, с другой стороны, музейная тишина неэффективности.
– И, наверное, проблема непрозрачности многих компаний?
– Это точно. Вот акционеры по определению – и поголовно – должны быть прозрачны, но попробуйте найти открытые источники информации, которые позволяют хоть как-то оценить результаты их миссии. А не дай бог, останемся без госкомпаний – тогда вообще лишимся всех сведений о настоящем и будущем нефтегазового сектора экономики.
– Давайте национализируем этот сектор – хотя бы информацией будем владеть.
– А я бы по этому поводу не шутил. Будь у нас рынок… Но буквально каждый, кто говорил о его наличии в России, вводил всех в заблуждение – и общественность, и руководство. К нам пришел и развернулся во всю ширь только спекулятивный капитал – не самая чистая пена в котле подлинно рыночных отношений (я не ругаюсь, а отражаю объективную и – на каком-то этапе – неизбежную реальность). Когда в условиях кризиса этот капитал стал уходить из нашей экономики, многих, естественно, охватила паника. Это им урок: надо было заниматься своими привлечениями в фондовый рынок.
Впрочем, мы «посетили» только подготовительный класс рыночной школы. Поэтому и потеряли в три раза больше, чем фондовый рынок на Западе. Но нервничать не стоит: состояние нашего фондового рынка задевает кровные интересы не более 1% населения, на Западе – интересы большинства. Значит, еще не поздно (и важно) сделать умную вещь – государство по устоявшейся со временем цене выкупает национальное достояние и тщательно продумывает, как им распорядиться в интересах России и большинства ее граждан.
– Что для Вас сейчас важнее всего в поведении рынка?
– Чтобы цены не опустились ниже планки, отвечающей минимальным потребностям компаний и добывающего государства. Ведь у нас (да и во всем мире) кризис объема добычи проявится уже в 2010–2011 годах, а в 2012-м будет нарастать драматически. И если произойдет спад в реализации прямых инвестиционных проектов в течение года – двух лет, то спад в объемах добычи растянется на 5–7 лет.
– Значит, надо уповать на то, чтобы цена нефти подскочила как можно выше? Ведь еще в начале этого года некоторые эксперты говорили о возможном «пришествии» 250 долларов за баррель.
– Никакие скачки нам не нужны. Нужны стабильные, предсказуемые условия развития нефтегазового комплекса. Тогда есть возможность успешно развивать и другие отрасли. При 250 долларах мы придем к 5-кратному росту затрат на технологии, оборудование, металл и… хлеб. За пару лет соотношение цена – товар «устаканится», и мы ничего не выиграем. Зато моментально потеряем многое, как только цены пойдут вниз. При падении цен всем плохо, но для добывающей страны это может обернуться катастрофой.
– Вы считаете местом приложения основных усилий государства и бизнеса Восточную Сибирь. И говорите о необходимости создать там чрезвычайную инвестиционную привлекательность. Каким образом?
– Любым. Даже поступившись некоторыми планами на ближайшие годы. Главное – найти формы надежной защиты инвестиций. А плоды труда? Они появятся не скоро, зато мы не обездолим детей и внуков. До «плодов» доберемся не раньше, чем через 10–15 лет. Там же все месторождения многокомпонентные, требующие комплексного обустройства, создания мощных современных нефтегазохимических и полиметаллических производств. Да и ради сегодняшнего благополучия все это затевается. Разве мало ценного в оживлении многопланового строительства, в обеспечении работой сотен тысяч людей?
Но, подчеркиваю, без надежной защиты инвестиций там ничего не будет. Государственные средства тоже надо защищать, но способами их защиты государство обладает само. А вот привлечение личных средств – совсем другое дело. Особая тема – вклад заимствованных средств (у биржи, банка, других инвесторов). Тут совсем иная ответственность, иная степень риска. Она нуждается в особо надежной защите. Иначе мы не только армию, но даже взвод инвесторов в Восточной Сибири не увидим.
Поэтому, например, надо срочно менять систему лицензирования. В том числе необходима 100-процентная гарантия возврата средств при отборе лицензии (если, конечно, инвестор совершил ошибку, а не преступление). Если же деньги инвестора позволили открыть или обустроить перспективное месторождение, то он должен быть вознагражден адекватно как вложенным средствам, так и степени личного риска. То есть, если хотите, вознагражден по-царски. И славу его успеха надо разнести по всему белому свету. И вообще, полученную им собственность (деньги то сделаны не на покупке-перекупке госимущества советского происхождения) действительно следует – по праву – возвести в ранг священной и неприкосновенной.
Вел беседу Владимир Боровяк