На главную

 

У нас так и не определена стратегия развития нефтегазовой отрасли

Нефть - одно из главных природных богатств России. Однако буквально все, что касается нефти, вызывает острейшие споры - как публичные, так и сугубо корпоративные.

О стратегических проблемах развития нефтяной отрасли России обозреватель «Политического класса» Сергей Шаповал беседует с Юрием Шафраником, в 1993 - 1997 годы министром топлива и энергетики страны, а в настоящее время главой межгосударственной нефтяной компании «Союзнефтегаз».

Вслед за интервью мы публикуем статью Юрия Шафраника «Набросок стратегии развития нефтегазового комплекса России», написанную специально для «Политического класса».

Юрий Константинович, как бы вы могли охарактеризовать нынешнее состояние нефтегазового комплекса России?

Ю. Ш.: Как переходное. До 1990 года он работал по советским правилам. С 1991 по 1996 год в нем разворачивались новые процессы, в результате которых между 1996 и 2000 годами в нефтегазовом комплексе произошел раздел, но не структурный, а по капиталу. Сейчас, повторяю, переходный период. Его характеризует соседство самых разных оттенков и факторов.

Возьмем производство. В конце 80-х годов Россия добывала 570 миллионов тонн нефти, сегодня — 460 миллионов тонн. Поэтому, несмотря на рост добычи в последние годы, пока непонятно, мы возвращаемся к прежнему уровню или катимся вниз. А вот Казахстан, Азербайджан, Туркмения, Узбекистан перекрыли уровень добычи советского времени.

В переходном состоянии находятся и запасы нефти. Мы их не нарастили, и здесь нужен если не рывок, то новый вектор. Мы до сих пор базируемся на том, что было создано в советское время, новых проектов очень мало. А между тем вся нефтяная промышленность мира существует за счет новых проектов.

В налогообложении мы ушли от раскритикованной дифференциации и пришли к плоской фискальной системе, которая, однако, на руку только тем, кто имеет большие запасы, и совершенно невыгодна тем, кто начинает разрабатывать новые месторождения.

В 1992 году мы приняли закон о недрах, который в период развала и неразберихи сыграл колоссальную положительную роль. Но, определив идеологию недропользования, он нуждался, во-первых, в совершенствовании, а во-вторых, в создании огромного количества механизмов его реализации.

Переходность наблюдается и в главном - в структуре капитала компаний. В анализе этой проблемы проявляется очень много профанации и простой неграмотности: создание вертикально интегрированных структур путают со структурой капитала компаний. Вертикально интегрированные компании сыграли положительную роль, реализована модель «от скважины до бензоколонки», что уже дало эффект. Но, перейдя к анализу структуры капитала, мы обнаруживаем: компании, которые ранее были стопроцентно государственными, стали лично-олигархическими.

Смею утверждать: ни в одной стране мира такого нет! Мы опять оказываемся на особом пути? Все крупные компании в мире публичны по структуре капитала, пенсионные и инвестиционные фонды, миллионы частных лиц отдают туда свои деньги. Такие компании отражают национальные интересы и по структуре управления, и по капиталу. А у нас компании принадлежат одному или нескольким людям. Отсюда вытекают мотивации и целеполагание в этих компаниях. British Petroleum принадлежит ее главе Джону Брауну, менеджеру мирового уровня, на одну тысячную процента, а самыми крупными акционерами ВР являются пенсионные фонды.

Понятно, от чего совершается переход. Но к чему?

Ю. Ш.: Это важный вопрос. У нас есть серьезная аналитика, ее немного, но она могла бы послужить основой для стратегии власти по отношению к нефтегазовому комплексу. «Энергостратегия» - приличный документ переходного периода, но цифры там уже «поплыли» и на главные вопросы он сейчас точно не отвечает. На официальном уровне не определен даже вектор развития отрасли. Плюс к этому журналисты формируют мифы. В прессе часто можно встретить словосочетание «российские транснациональные компании». Да нету нас ни одной транснациональной компании! Транснациональность не означает, что у тебя в капитале присутствует, скажем, английский партнер. Когда у тебя капитал в основном российский, а до 30% активов (добывающих мощностей) находятся вне пределов России, лишь в этом случае ты можешь говорить о том, что твоя компания транснациональна. Единственная наша компания, которая целенаправленно стремится к такому статусу, - это «ЛУКОЙЛ». Но пока у нее вне России только 5% добываю щих мощностей.

Однако главный драматизм ситуации состоит в том, что властью не определен вектор развития. Поэтому ответить на вопрос, к чему мы переходим, просто невозможно.

Какой механизм формирования собственности в нефтегазовой сфере должно использовать государство? Национализировать компании, находящиеся в частной собственности?

Ю. Ш.: А это проблема количества и качества ума. Ума не хватит - последуют прямолинейные действия, достанет разума - возможны цивилизованные ходы.

Вы могли бы описать умный ход?

Ю. Ш.: Пожалуйста. Все признали, что при наличии огромного количества денег в России у нас практически нет прямых инвестиций в производство. Нефтегазовый комплекс требует до 35 миллиардов долларов в год, мы вкладываем около 10 миллиардов. Если с российского фондового рынка станут сниматься деньги и направляться на прямые инвестиции, это и будет означать, что внутренний инвестиционный процесс в России начат.Критерий простой.

Я понимаю Германа Грефа, который сказал, что деньги есть, но нет проектов. А кто запрещает в течение последних 10 лет выпускать эмиссии только на прямые инвестиции? Я член совета директоров нескольких западных публичных компаний, там нет ни одной эмиссии, направленной не на инвестиции. А у нас практически все эмиссии направлены только на одно: на консолидацию пакета акций в одних руках. Государство имеет много рычагов - от политических до налоговых, - чтобы нормально работать с компанией, которая за счет своего капитала должна обустроить новое месторождение, проложить трубы и пр.

Почему бы такой компании не выпустить эмиссию для российских граждан, собрав таким образом деньги, по поводу которых люди будут знать, что они в компании сохраннее, чем в Сбербанке, и не вложить эти средства в развитие производства? Во-первых, пойдет инвестиционный процесс, во-вторых, будет размываться капитал одного собственника и появятся миллионы собственников.

Повторяю, у государства есть много рычагов, в том числе и принуждения. Я, будучи рыночником, всегда выступал и выступаю поныне за государственное влияние на отрасль, потому что это национальное достояние.

Кто главный получатель выгоды от нефтегазового комплекса? Государство. Самая лучшая пятилетка за время существования Советского Союза - 1979 - 1983 годы. Были хорошие цены на нефть, СССР от экспорта нефти и газа получил тогда 103 миллиарда долларов. Если учесть инфляцию, сегодня эта сумма составила бы 188 миллиардов. А с 2000 по 2004 год Россия от нефти и газа получила более 300 миллиардов долларов. Огромные деньги!

Кто должен создавать правила игры? Государство. Поэтому ответственность за правильные решения и выбор векторов движения, как бы мне ни не хотелось этого говорить, лежит на государственных органах. Я сам был в органах власти, знаю, сколь несладок этот хлеб. Пройдет еще 15 лет, напишу я, мемуары, но многого и в них не расскажу, поскольку каждый министр находится в самом средоточии переплетения большого количества личностных, групповых и политических факторов. Никогда он не сможет поступить так, чтобы стопроцентно все были довольны. Однако все равно хотелось бы, чтобы власти достало мудрости (а серьезные аналитические выкладки у нас есть), мужества и последовательности в реализации столь необходимых нам реформ.

Почему, по-вашему, власть не делает того, о чем вы говорите?

Ю. Ш.: Дело в том, что вектор реформ в 90-е годы указывал направление «Делить!». Мы все еще не вышли из этого сладостного процесса дележки. А работать вместе не хотим. Я сей час веду проекты за рубежом, предлагаю участвовать в них нашим компаниям - в большинстве случаев не идут. Причина в том, что де лить собственность в России доход нее, чем бурить в Алжире! Факт! Пока все еще делим...

В нефтегазовой сфере такая ситуация возникла после знаменитых залоговых аукционов. В чем была наша задумка? Создать на базе собственности крупные вертикальные компании, оставить контрольный пакет под контролем государства (кстати, сегодня идет возврат к этой концепции - «Газпром», «Роснефть»), в остальном же поддерживать новую поросль, освободив ее на 20 лет от налогов. Залоговые же аукционы стали началом процесса дележки крупных компаний.

Чтобы вырваться из этого процесса, нужно волевое - пусть даже авторитарное - решение. А это очень непросто. Олигархический капитал влияет незримо (не верю я в прямые заговоры), но мощно.

И все равно изменение структуры капитала крупных компаний, защита и развитие новых проектов средних и малых компаний - главнейшая политико-экономическая задача государства в нефтегазовой сфере!

Предположим, что еще некоторое время сохранится сегодняшняя ситуация. Это может привести к катастрофе нефтегазового комплекса?

Ю. Ш.: Два года назад я предсказал, что в 2006-м рост добычи нефти и газа остановится. Ждать осталось недолго. Думаю, дальше пойдет снижение. Сейчас готов повторить то же самое, но с некоторыми «если». Если в течение четвертого квартала этого года и первого следующего будут предприняты некоторые обнадеживающие действия, причем синхронизированные, процесс может выправиться. Не будет огромного роста, но появится положительная тенденция. Из-за того, что в 2005 году действовала плоская фискальная шкала, мы могли добыть, но не добыли минимум 50 миллионов тонн нефти дополнительно. Для того чтобы создать гибкую систему налогообложения, нужно принять десятка три постановлений и решений. Но у нас пошли разговоры: давДйте от плоской фискальной системы уйдем опять к дифференциации. Это то же самое, как если бы в 1960 году вместо электровозов стали строить паровозы!

Нужен комплексный анализ всех параметров, а не разрывание на себе рубахи. Необходимы определение стратегии, фиксация ее в конкретных документах и синхронизированная работа. Иначе будет плохо! А если начнут снижаться мировые цены на нефть? Еще раз скажу: лучшая пятилетка СССР - 1979 - 1983 годы. В это время цена за баррель нефти доходила до 35 долларов, в пересчете на сегодняшний день это составляет 62 доллара. После этого пошло снижение мировых цен, что мы получили? Развал Советского Союза! Было бы хорошо, если б мы сегодня учли эту аналогию.

Если говорить о более долгосрочной перспективе (возьмем за рубеж середину нынешнего века) -как изменятся роль и значение нефтегазового комплекса?

Ю. Ш.: Минимум на 20 лет значение нефтегазового фактора в России не ослабеет. В частности, Тюмень и Западно-Сибирский нефтегазовый комплекс, созданный в 70 - 80-е годы, будут давать не менее 50% объемов добычи. А впереди арктический шельф, Сахалин, Штокман - это мировые проекты. Необходимо провести градуирование на региональные, федеральные и мировые проекты. Они должны быть четко обозначены, потому что на реализацию мировых проектов уходит гораздо больше времени, чем на остальные. Например, Западно-Сибирский нефтегазовый комплекс создавался в течение почти 30 лет.

В мире происходит постепенный переход от нефтяного к газовому фактору, и в ближайшие 25 лет самым важным будет фактор комплексный - нефтегазовый. Если говорить о середине века, я думаю, должны появиться другие направления в энергетике, работающие над возобновляемыми источниками энергии, которые заместят нефть и газ. Фантазировать здесь можно, но это находится за пределами реального прогноза.

Многие катастрофические прогнозы строятся исходя из убеждения скорого исчерпания нефтяных запасов. Какова ваша оценка?

Ю. Ш.: Запасы есть, на 50 лет - точно. Правда, многое будет зависеть от то го, как их будут расходовать, какие еще виды энергии появятся. Но нефтегазовый фактор по крайней мере до

середины века будет для России определяющим.

А если расширить контекст, каково его значение в глобальном масштабе?

Ю. Ш.: До развала Советского Союза в мире было несколько четких полюсов, обеспечивающих баланс сил. После исчезновения СССР началась дискуссия о том, сколько полюсов осталось. Пришли к выводу: один — Соединенные Штаты Америки. Но мир не может нормально существовать с одним полюсом. Основой появления нового многополюсного мира была энергетика. Но она уже сейчас многополюсна. Крупнейший потребитель энергии - США, на их долю приходится 27% потребляемых нефти и газа. Однако по динамике роста на первый план выходят Китай, Индия и некоторые страны Юго-Восточной Азии. Они подхлестывают многие процессы, поскольку динамика всегда важнее объема. Далее: ОПЕК как главный фактор, влияющий на производителя. Наряду с ОПЕК существуют независимые игроки: Россия, Норвегия и др. Вот вам реальная многополюсность энергетического мира!

Уверен, что это преддверие возникновения многополюсного политического мира. Россия в нем имеет место, это точно. А вот сохранит ли? Это зависит от того, какие векторы развития будут ею определены.

При объяснении подоплеки многих международных событий в значительном количестве случаев обнаруживается если не нефтяной интерес, то нефтяной след. По-вашему, это преувеличение или этот фактор действительно столь существенен?

Ю. Ш.: Я считаю, что выдвигать его в качестве главного нельзя. Так можно договориться до того, что Гитлер пошел на нас войной только из-за каспийской нефти. Это нонсенс. Особенно в современном мире, когда идет глобализация, пусть иногда и в извращенных формах. Влиятельных факторов много. Но то, что состояние доллара - пусть и не впрямую - связано с состоянием мирового нефтяного рынка, факт. В России, к сожалению, об этом мало пишут.

Однако нефтяной след просматривается во многих международных конфликтах и прямо. Мир был и остается циничным, в человеке, как и сотни лет назад, божеское соседствует с дьявольским. К войне подходят как к предприятию, требующему окупаемости. «Буря в пустыне» стала именно таким проектом. Пострадали Ирак, Кувейт и Россия, у которой рухнуло большое количество проектов в Ираке. Как о чудовищной ошибке говорят о нынешнем вторжении Соединенных Штатов в Ирак. Но я не сторонник принижения интеллектуальных способностей самой мощной на сегодняшний день державы. Любой проект, в котором присутствуют нефть и газ (а они в Ираке присутствуют), окупится. США знали, что делают.

То есть с нефтью и газом связаны быстрые деньги?

Ю. Ш.: Не только быстрые, но и надежные: интерес к этим энергоносителям не исчезнет никогда.

В последних номерах нашего журнала были опубликованы материалы, посвященные проблемам Сибири. Впечатление жутковатое: отнюдь не фантастичен сценарий, согласно которому Сибирь со всеми ее богатствами станет китайской.

Ю. Ш.: Да, Сибирь - это нефть, газ, лес, алмазы, вода. Сибирь и арктический шельф имеют мировое значение. В этом вопросе я настроен пессимистически. Демографическую проблему усилиями наших сограждан не решить. Это ясно.

Я должен вернуться к проблеме градуирования проектов в нефтегазовой отрасли: на местные, федеральные и мировые. Для реализации мировых проектов уже сейчас необходимо предполагать и искать правильных партнеров.

Приведу пример. Азербайджан в начале 90-х годов находился в тяжелейшем положении: война, нищета, развал экономики, политические дрязги. Гейдар Алиев сумел найти осмысленную политику. В этой кутерьме началась целенаправленная реализация проектов с участием английского, американского, российского, японского, китайского и прочих капиталов. При своих скромных возможностях Азербайджан из страны-изгоя (в 1993 году с ним никто не разговаривал) превратился в страну, предпочтительную в регионе. За Азербайджан сегодня идет конкуренция, ибо там произошло переплетение иностранных интересов, то есть капиталов.

Так вот, если сегодня срочно вычленить сырьевые проекты, которые реализовывались бы под эгидой России, то появятся шансы на осознанное освоение Сибири, Арктики и Дальнего Востока. Все политико-экономические интересы должны быть российскими, а проекты должны реа-лизовываться с привлечением предпочтительных для нас государств. Возможно, в этом котле могло бы возникнуть новое российское сообщество. Я бы хотел надеяться на это. Но представьте себе, какого уровня должны быть осмысленность и действенность! Именно они должны сыграть ключевую роль в ближайшие 10 лет, поскольку в этот период окончательно станет ясно: мы проваливаемся в стагнацию или развиваемся.

Так вы с оптимизмом или с пессимизмом смотрите на будущее России?

Ю. Ш.: По натуре я пессимист. Но я настолько чувствую свою связь с Россией, что могу ее сравнить с родственными чувствами. Мне очень обидно, что мы зачастую принижаем свою страну, которая имеет тысячелетнюю историю! Почему мы живем от удара до удара: пока не случится дефолт или не упадут мировые цены на нефть, никто не проснется?! У нас есть шанс выйти из кризиса, но по-прежнему я не вижу осмысленного целеполагания. Это, к сожалению, и поддерживает мой пессимизм.