На главную

 

Недра России должны служить России

Юрий Константинович, нефтяная и газовая отрасли на взгляд человека со стороны, развиваются успешнее других. Приходилось слышать, что в этом плане Россия даже опередила СССР. Так ли это?

Ю.Ш.: Нет, не так. Пока догоняем, используя производственно-технический потенциал, который создавался в СССР.

В конце 80-х годов прошлого века Россия добывала 570 млн. тонн нефти, а экспортировала 110 миллионов. При этом мировая цена на нефть составляла порядка 17 долларов за баррель. Сегодня Россия добывает 460 млн. тонн и отправляет на экспорт более 300 миллионов, а средняя мировая цена на нефть более 50 долларов за баррель. Очевидно, что и экспорт нефти, и доходы от экспорта нефти значительно увеличились по сравнению с 1988-1990 гг. Это создает иллюзию благополучия...

Почему же иллюзию? Ведь говорят, что в России запасов нефти более чем достаточно.

Ю.Ш.: Это весьма спорное заявление. Ресурсы углеводородов постепенно убывают, а на ввод нового месторождения уходит не менее 5-7 лет. За последние 15 лет, с 1990 года по 2005-й, в разработку вводились залежи по соседству с действующими, а не вновь открытые и осваиваемые. Можно уверенно говорить, что с 2006 г. добыча в лучшем случае будет неизменной.

Во всем мире в нефтегазодобыче идет последовательное снижение издержек и затрат. И у нас, на первый взгляд, все выглядит вполне достойно. Однако опытный руководитель-нефтяник без обиняков скажет, что наше снижение издержек на фоне последних лет в большей степени искусственно. Помогает колоссальная производственно-техническая база, созданная к началу 90-х годов. Снижение текущих издержек происходит на фоне роста физического износа фондов. А этому есть предел, который хорошо видят специалисты.

В сегодняшней модели развития ресурсы (нефть и газ) и капитал – российские, а технологии, сервис, кадры уже нередко иностранные. К примеру, в ТНК-БП («Бритиш петролеум») работает три тысячи специалистов из-за рубежа. Безусловно, это сырьевой путь развития. У нас есть отечественные технологии, оборудование, сервис и специалисты. Все это необходимо рационально совместить. Но не хватает скоординированного стремления к организации эффективной деятельности, а также и профессионализма в принятии решений. Был и есть единственно верный и возможный подход к реализации подобных решений – формирование эффективной системы технического регулирования и обеспечение ее тесной взаимосвязи с процедурами формирования и мониторинга условий пользования участками недр. Государство, как собственник недр, имеет на это полное право!

Уже сейчас нефтегазовый сектор, хотя он и так достаточно технологичен, мог бы «поглотить» с пользой для дела любые сверхсовременные технологии. К сожалению, в машиностроительном секторе дела весьма плохи. Если бы мне в 1989 году, когда я был гендиректором «Лангепаснефтегаза», кто-то сказал, что китайские буровые станки скоро станут лучше, чем уралмашевские, я бы не поверил. Тогда в Китае не было приличных станков, а Уралмаш их уже производил. Сейчас же от Узбекистана до Алжира компании заказывают буровые бригады с китайскими станками, а то и бригады, укомплектованные китайскими специалистами бурового дела. Китайские буровые станки стали конкурентнее уралмашевских и уж явно – дешевле, а российский нефтегазовый сервис переживает не лучшие времена.

Нефтегазовый сервис важен не сам по себе. Это серьезный ресурс для государства в деле улучшения ситуации в экономике. Это инструмент снижения затрат нефтяников, полигон для применения новых технологий и оборудования и реальный механизм перехода от сырьевой экономики к современной. Через сервис возможно и необходимо направить финансовые ресурсы нефтегазового сектора на инвестиции в другие отрасли, чтобы Россия стала зарабатывать не только и не столько на нефтегазодобыче, а и на технологиях и оборудовании.

Вы говорите о роли государства. А либеральные экономисты, которые правят российской экономикой утверждают, что государство вообще должно уйти из экономики.

Ю.Ш.: Полагаю, что нефтегазовые компании без активного взаимодействия с государством не смогут справиться с обостряющимися проблемами. Я – за государственное влияние в этих важнейших отраслях.

Представляю, как после таких заявлений набросятся на вас коллеги – и дома, и на Западе.

Ю.Ш.: Дома моя позиция коллегам известна давно. А что касается коллег на Западе, напомню недавний разговор с одним из крупнейших американских бизнесменов. Я спросил его, чем наши, российские, компании отличаются от американских? -

«Американские компании национально ориентированные, - подумав, ответил он, - а российские, кроме государственных, – нет». Действительно, акционерный капитал западных компаний национален по своей структуре. Их владельцами являются - через систему специализированных институциональных инвесторов - миллионы акционеров, включая и пенсионные фонды с накоплениями на миллиарды и десятки миллиардов долларов.

Какую, например, долю в БП имеет возглавляющий компанию Джон Браун? У него меньше десятой доли процента! А самые крупные владельцы (их 867) – это институциональные инвесторы, прежде всего, пенсионные фонды. Самый большой пенсионный фонд имеет 3,5% акций БП. Если Джон Браун примет непродуманное решение, представитель фонда на годовом собрании может предложить акционерам прекратить его полномочия. Предположим, что БП завтра поменяет регистрацию и осядет в Москве, чьей она будет компанией – российской? Нет, по капиталу она так и останется англо-американской. Ряд российских компаний трудно назвать национальными компаниями. Например, если собственник такой компании «пропишется» в Лондоне, то она автоматически станет английской, потому что акционерный капитал принадлежит лично ему. И тогда придется применить чрезвычайные меры, чтобы ресурсы этой компании остались в России. Структуру собственности в ряде российских компаний можно назвать олигархической, личностной. Структура собственности определяет и мотивацию и направленность действий. Так действуют менеджеры всех подобных компаний. Олигархический капитал стремится извлечь максимальную прибыль и практически не вкладывает ресурсы в развитие. Он влияет на принятие нужных ему законов, плодит коррупцию.

Юрий Константинович, а что заставило вас задать такой вопрос американскому бизнесмену?

Ю.Ш.: Заставило многое. Очень многое. Но в первую очередь размышления над тем, что мы получили после 1991 года. Скажу так: мы получили личностно-олигархический капитал. В мире такого больше нет. А мы, что, опять особые? Особый путь развития снова придумали?

К началу этого века экономика России оказалась под контролем олигархически-личного капитала. Наши компании в основном имеют личную собственность – 51 процент акций и больше принадлежат одному человеку или группе компаньонов. Разумеется, они действуют, сообразуясь со своими интересами. При этом, оказывают влияние на правительство, на парламент, на малый и средний бизнес. По сути появляется государство в государстве.

К чему все это ведет? А к тому, что гражданское общество, о становлении которого так много говорят у нас не развивается. Не нужно гражданское общество такому капиталу. Суд и прокуратура тоже ему нужны, но свои, карманные, как инструмент решения своих, а не государственных задач.

И так далее.

На эту тему я последние пять лет разговаривал со многими собеседниками. Обозначу их так: от министров до глав крупных компаний. Поначалу они не понимали, о чем собственно я говорю. А потом, когда началось дело «ЮКОСа», тема, связанная со структурой собственности компаний, стала восприниматься по-другому, с интересом.

За границей в связи с этим делом меня часто спрашивают: что же у вас, в России, происходит? Спрашивают министры, политики, аналитики. Я, в свою очередь, стал задавать встречные вопросы. Но для начала надо заметить: для них всего важнее частная собственность, а ее отнимают. И не могут господа понять, что речь идет о разных вещах, о разном капитале. И дело не в принципах бухгалтерского учета, не в аудите запасов – западном или нашем. Дело в сути: там публичная компания, здесь – личная. В результате управление, влияние общества, действие законов, влияние на законы – другое. Не разное, а другое. Тогда я и стал спрашивать своих собеседников: чем, на их взгляд, отличаются западные компании от наших? И однажды услышал при свидетелях очень высокого уровня, ответ, который вы уже знаете.

Почему это меня затронуло? Не могу согласиться с имеющим место недопониманием народа и даже элиты, которая не может или не хочет понять, что мы не в рыночной системе живем и работаем, а в квази-рыночной. Там собственники миллионы людей. Они не все напрямую акционеры. Они вкладывают деньги через фонды – инвестиционные, пенсионные. Их деньги попали в эту компанию и менеджмент по всем законам, писаным и неписаным, отвечает за деньги этих людей. Они получают свои дивиденды, пусть и небольшие. А главное – это рост капитализации. Все становятся заинтересованными в этом процессе.

Вернемся к нам.

Ю.Ш.: Здесь в лучшем случае заинтересован коллектив компании, получивший что-то на приватизации, 10-15 процентов, но все остальные общество и государство - остаются с большим приветом. А еще с налогами – все видят, что происходит... Тоже самое - что принести деньги в советский сбербанк...

Тогда называлась сберкасса.

Ю.Ш.: Вот эта большая касса рухнула, а денег никто не вернул.

Последние события у нас, связанные с делом «ЮКОСа» – это реакция государства. Само государство в свое время создало такие условия, которые привели к делу «ЮКОСа», а сейчас стало понимать, может быть, поначалу интуитивно, что дальше мириться с поведением компании и руководства нельзя. Может быть, и с перегибами, но ситуацию начали менять, переводить капитал в государственную форму. Или в публичную. Сознательно. Жестко.

Юрий Константинович, а разве крупнейшие американские компании не были, как вы говорите, олигархически-личностными. Те же Рокфеллер, Дюпон...

Ю.Ш.: Хороший вопрос. В отличие от нас там собственность зарабатывали, а у нас раздавали. Значит, эту ошибку надо корректно поправить. Поправить – не значит отобрать. Формы разные есть. Кстати, государство – США – заставило Рокфеллера разделить свою собственность. При том, что свою фирму он сам создавал, ему на залоговых аукционах никто не преподнес ее на блюдечке с голубой каемочкой. И то его заставили разделить. Понимаете? Раз-делить заставили.

Десяток способов законных, нормальных, я назову, которые позволяют в кратчайший срок, в два-три года, изменить ситуацию.

Кто мешал комитету, министерству запретить эмиссию не на инвестиции? Все основные эмиссии – с 1995-го по 2005-й - проводились для консолидации капитала. Ты получил, условно говоря, 38 процентов, выпустил дополнительные акции, собрал, отряхнул руки и у тебя все. Что общество от этого получило? Ноль. Вот в чем суть.

А вот когда на фондовом рынке России будет собрано хотя бы 5 миллиардов рублей на прямые инвестиционные проекты, проконтролировано и вложено, только тогда можно считать, что инвестиционный процесс в нашей стране пошел. А сейчас его нет.

К Рокфеллеру меры применило государство. А к Дюпону мер не применяли. Механизм рынка заставил его поделиться. Сначала это была монополия. Потом, привлекая деньги, он размыл свой пакет. Одного заставили жестко, второго – мягко.

Что же, мы должны вернуться в 20-е годы, чтобы пройти все это? Повторяю: собственность раздавало государство. Оно не только имеет право, оно обязано изменить подход к этому вопросу. Применяя любые меры, кроме грубых и непрофессиональных. Для того, чтобы сократить и невероятный по любым меркам разрыв в доходах и многое другое поправить.

Основа этого разрыва в том, что в кратчайшие сроки мы раздали собственность, а второе – не приняли мер, чтобы розданная собственность действовала, как публичная.

Я оговорюсь: имею в виду системообразующие компании. В Америке 42 процента добычи нефти дают крупные компании. Средних и малых там восемь тысяч. Средний и малый бизнес, конечно, должен быть частным, личным.

Но когда такой бизнес есть, когда его много – вот вам и средний класс, вот вам и гражданское общество, и политическое – потому что защищаться надо. А крупный капитал должен быть публичным по форме или национально-государственным. Точка. И огромный массив среднего и малого бизнеса. Но его в России не становится больше. А чтобы он развивался, надо менять структуру капитала крупных компаний.

Кто запрещал органам государственной власти России, которые отвечают за фондовый рынок, в последние десять лет принимать меры в рамках своих полномочий? Их поставили на это направление ради защиты государственных интересов. В их власти принять решение: все эмиссии только на прямые инвестиции. И таких мер – десятки. Только думать надо не о себе, любимом, а о государстве, Отечестве.

Я говорил об этом в самых высоких кабинетах. Со мной соглашаются по сути. И тут же возражают: но как это сейчас повернуть? Говорили-говорили и вот занялись «ЮКОСом». Как ни говори, а глубинная суть этой борьбы – экономическая, хотя толчком для принятия мер государством послужили другие причины.

Когда вы будучи министром топлива и энергетики России выступали против залоговых аукционов, вы уже исходили из этих позиций.

Ю.Ш.: Я представлял ситуацию, но еще не до конца задумывался о форме публичной и непубличной собственности. Сейчас, когда я сам поработал в бизнесе, когда хорошо знаю, что такое публичная кампания, мои теоретические представления подтвердились. А тогда я считал, что на базе государственной собственности надо создать акционерные компании, оставив контрольный пакет (51 процент) у государства. И работать с этими компаниями на рыночных условиях. Не продавая, не отдавая контрольный пакет. Опираясь на эти позиции, мы принимали и закон «О недрах» - и не такой уже плохой он получился. Закон о недрах и другие нормативные акты исходили из того, что сотни, тысячи компаний займутся новыми месторождениями, технологиями, дорогами. И эта молодая поросль будет врастаться в экономику при поддержке государства. В какой-то момент, может быть, и продать, но не за день. Французы приватизировали «Тоталь» лет пять. И получили огромные суммы. Кто заставляет сразу продавать 51 процент? Кто запрещает искать партнеров – западных или восточных? Вот она политика. Одну компанию – с американским капиталом, другую – с европейским или индийским... Такая компания может десятилетиями кормить страну, давать средства на развитие. А тем временем развивались бы малые и средние предприятия. Сейчас же они, несмотря на все усилия и призывы не развиваются. В нефте- и газодобыче малые и средние формы по существу не развиваются. Три или четыре процента добычи – это не развитие.

Называют компании транснациональными. Почему? Продали крупный пакет?! Но продажа крупного пакета не отвечает национальным интересам России. Пять лет об этом пишу. Ну, продал... И что? Транснациональным стал? Ты станешь транснациональным, когда у тебя за пределамиРоссии будет около 30 процентов добывающих активов. Твоих.

Национальная компания не потому, что она государственная, а потому, что там национальный капитал: сбербанк, пенсионный фонд, Иванов, Петров, Сидоров... Вот что такое национальная компания. Если такая компания имеет более 30 процентов объема за пределами России – это транснациональная компания. Тогда российская компания, отражающая российские интересы, имеющая там акционеров, а не акционера, будет иметь влияние. Вот что нужно России. Практически только «ЛУКОЙЛ» занимается такой политикой. А продать пакет – много ума не надо. Так же, как и участок недр.

Как-то в Норвежском нефтяном директорате я попросил объяснить принципы предоставления прав на пользование участками недр. Оказывается, директорат вправе выдать лицензию одному юридическому лицу, но за всю свою историю он этого ни разу не сделал. Лицензии выдаются консорциуму не менее чем из трех компаний. Почему? Потому что в триумвирате разработчиков месторождения одна компания становится оператором, а остальные две являются не только участниками, но и «контролерами» - тщательно следят за исполнением бюджета освоения и разработки месторождения.

У нас за годы реформ в нефтегазовом секторе проведены серьезные структурные преобразования, которые позволили обеспечить определенную стабильность и устойчивость в развитии не только самого сектора, но и целого ряда сопряженных отраслей промышленности, а также социальную стабильность в обществе. Перспективы дальнейшего развития нефтегазового сектора будут определяться решением целого ряда базовых проблем (о некоторых из них мы говорили выше). Причем ключевое значение – определение места государства в решении этих проблем.

Необходима ясность в понимании и оценке соотношения форм прямого участия (в собственности и капитале компаний сектора) и форм косвенного (прогностического) воздействия со стороны государства, которые, прежде всего, должны обеспечить необходимый уровень энергетической безопасности страны. Полноценная политика и практика реализации государством своих прав является залогом эффективного развития не только нефтегазового сектора, но и экономики России.

Вел беседу

Виктор АНДРИЯНОВ