Юрий Конев о Тобольске 60-х годов

Юрий Конев ‒ человек-легенда. Всем известен его вклад в становление Тюменской области как уникального сложнопостроенного субъекта Федерации, в отстаивание тюменской самостоятельности на федеральном уровне, в развитие социальной и аграрной политики нашего региона.

Юрий Михайлович ‒ основатель мощной педагогической школы, выходцы которой учат школьников по всей России и далеко за ее пределами. Благодаря ему десяткам тысяч молодых людей 70‒90-х годов двадцатого века удалось на пять лет своей жизни, наверное, самых главных лет, формирующих дальнейшее профессиональное становление, окунуться в уникальную атмосферу интеллектуального поиска, исследований, безграничного творчества и душевного тепла.

Будучи ректором Тобольского государственного педагогического института им. Д.И. Менделеева, Юрий Михайлович создал уникальный вуз, где преподавали столичные профессора и учились талантливые, неравнодушные студенты. Во времена ректорства Конева была сформирована мощная образовательная и культурная среда, которая еще долго, уже без ректора Конева, продолжала выпускать ярких молодых профессионалов. Специалистов коневской школы.

‒ Юрий Михайлович, почему вы решили стать учителем? Что повлияло на выбор профессии? Почему выбор пал именно на Тобольский пединститут?

‒ У меня в родне, в семье очень много педагогов — старший брат окончил педагогическое училище, жена его много лет учительствовала, моя родная тетка, сестра матери, много лет проработала в школе. Много учителей у нас. Хотя я, честно говоря, с детства учителем стать не мечтал, больше меня привлекало сельское хозяйство — в детстве, помню, тянуло к агрономическому делу, лен возле дома выращивал. Мне это занятие нравилось, поэтому и учиться планировал по этому направлению.

Но когда пришло время поступать — родителей уже не было, денег, чтобы ехать на вступительные экзамены в другой город, тоже не было, а тут Тобольский пединститут организовал приемную кампанию в Ханты-Мансийске. Учился я неплохо и экзамены вступительные сдал хорошо, меня сразу зачислили.

Если бы не принимал Тобольский пединститут экзамены в Ханты-Мансийске, даже не знаю, как сложилась бы моя судьба. Но об этом выборе я не жалею. Оказалось, что я неплохо лажу с детьми, мне легко давалась педагогическая практика. С удовольствием работал в школе учителем, потом в вузе, преподавать нравилось.

Сейчас понимаю: хорошо, что пошел в педагогический вуз, я смог в этой среде реализоваться, да и другим в чем-то помочь.

— Каким был институт во времена вашего студенчества? Что вас удивило, поразило, когда вы только приехали? Кто из преподавателей оказал на вас влияние? Каким был Тобольск?

— Человеку, приехавшему в Тобольск в 1959 году, город показывался двумя сторонами. С одной стороны, чудовищная неблагоустроенность быта — не было горячей воды, центрального отопления, с другой стороны — удивительная атмосфера духовности и культуры, которая царила в городе.

С бытом было сложно. У Тобольского пединститута был только один корпус — подгорный, он отапливался дровами, обязанностью студентов было наколоть их и растаскать по всем печам, чтобы истопник ночью их топил. Все группы делали это по очереди, дежурства были строго расписаны. Я жил в деревянном общежитии, расположенном рядом с институтом, в комнате было 12 человек. Удобства — на улице. В общей кухне стоял большой камин, мы его топили, таскали воду, готовили сами. Рядом, сразу за речкой, был магазин «Огонек» (старые тоболяки называли его «Кукуй», по имени купца, который когда-то им владел), где можно было дешево купить вкусную квашеную капусту, и это было нашим хорошим подспорьем. Когда повзрослели, не скрою, покупали и плодово-ягодное вино по 92 копейки. И мы совсем не страдали от такого очень скромного даже по тем временам быта. Мы, студенты, были выходцами из небольших городов, деревень и дома жили так же. Поэтому такой студенческий быт казался нам вполне обычным.

При этом в Тобольске того времени была уникальная атмосфера, удивительный дух интеллигентного города. Еще была жива старая интеллигенция, воспитанная потомками декабристов, в лучших традициях духовности, нравственного долга, служения людям. Это были люди высочайшей духовной организации. Они задавали вектор культурного развития города. И мы, ребятишки, общаясь с ними, всегда это чувствовали. Ни один спектакль Тобольского драматического театра не обходился без совместного обсуждения актеров, режиссеров, студентов и преподавателей: мы делились своими впечатлениями, спорили. Так было принято в Тобольске.

И вот этот дух декабристов, и дух людей, позднее прошедших ссылку, в городе сохранялся еще очень долго. Среди преподавателей было очень много людей, отправленных в Тобольск по разным причинам, кто-то принадлежал к дворянскому сословию, кто-то пострадал за несогласие с советской властью. И именно эти люди преподавали в Тобольском пединституте, именно они заложили интеллектуальную базу нашего вуза. На филологическом факультете был очень сильный преподавательский состав. В годы Великой Отечественной войны там преподавал знаменитый лингвист, основоположник крупнейшей научной школы в языкознании, профессор Виктор Виноградов, которого выслали из Москвы. В Тобольске, в эвакуации работал знаменитый профессор Борг, химик.

Все эти люди обладали глубочайшими знаниями, были увлечены своим предметом и смогли эту увлеченность передать студентам. Они не интересовались политикой — только наукой, культурой и педагогической деятельностью. Преподавательский состав был очень сильный.

Несмотря на отсутствие нормальных коммуникаций, в городе было очень чисто, деревянные тротуары блестели, в центре подгорного Тобольска на улице Мира был прекрасный парк, где работали шахматный клуб и танцевальная площадка, играл духовой оркестр. Подгорный Тобольск выглядел прекрасно — был чистым и уютным.

Разрушаться он начал намного позже, в начале 80-х годов. Я был уже ректором пединститута, и у меня вдруг начал в буквальном смысле плавать подгорный корпус. Начал разбираться в проблеме и выяснил, что была нарушена подземная дренажная система в районе здания вуза.

Нашел одного тобольского старичка, специалиста в этом вопросе, и он мне объяснил, что вокруг пединститута должно быть как минимум восемь колодцев, соединённых общей дренажной системой, из которой вся вода должна уходить в речку. Я эти колодцы нашел, они были засыпаны мусором и не действовали. Мы их очистили, переложили всю дренажную систему и высушили корпус.

Аналогичная история произошла и со всем подгорным Тобольском. Почему он погибал? Потому что под всеми деревянными тротуарами были еще стариками сделаны дренажные системы из лиственницы — вся вода уходила в реку, и город осушался. Потом пришла цивилизация, убрали все тротуары, все закатали в асфальт, и пошли грунтовые воды. Подгора вся заросла камышами, дома разваливались и тонули, выглядело все, как в послевоенное время. Выполняя план по асфальтированию города, никто не подумал, что могут быть затопления, у стариков не спросили, а сами не догадались.

И лишь недавно все речки в подгорной части углубили, восстановили дренажную систему, и подгорный Тобольск начал оживать. Под горой начали строиться люди.

Возвращаясь к теме особого духа Тобольска, отмечу, что еще одним важным фактором, повлиявшим на его формирование, стало, безусловно, православие. В советские годы на севере ведь практически не было действующих церквей, самая ближайшая была в Тобольске. И народ по большим православным праздникам съезжался в наш город со всего севера. Все были нарядные, многие в национальных костюмах шли на службу в храм. Для нас, молодых атеистов, это, конечно, было удивительно. В районе кремля жили священники с семьями, они ходили в своем одеянии по улицам — это, конечно, тоже первое время удивляло. Важно, что тоболяков все-таки не отлучили от веры, два храма — Зимний Покровский собор и церковь Семи Отроков Эфесских работали и не закрывались даже в самые оголтелые годы воинствующего атеизма. А если бы отлучили людей от веры — и сразу же злоба появилась бы, и агрессия, и недоверие к властям. А в Тобольске этого не было, и люди ходили в храм. И это тоже влияло на атмосферу в городе, создавало ауру духовности, благожелательности, спокойствия, доброты и человечности.

Потом, к сожалению, этот дух потихоньку стал исчезать, произошло это под влиянием приезда в город разных людей со всего Советского Союза. Они прибыли на строительство нефтехимического комбината и в составе комсомольских отрядов. Народ этот был очень разный. В 70-е годы в Тобольск прибыло много и условно освобожденных граждан (это заключенные, которых за хорошее поведение выпустили из мест лишения свободы, но оставили под надзором). Первые партии строителей комбината как раз были условно освобожденными, в народе их почему-то называли «химиками». Их всех поселили в общежития, создали им неплохие условия, на работу и с работы их возили на автобусах. Помню, стоишь на остановке, ждешь автобус и не можешь его дождаться, а в Тобольске автобусы плохо ходили, грязь в новых микрорайонах была непролазная. А тут «химиков» везут на работу на автобусе, прямо от крыльца общежития забирают. Вот стоят тоболяки на остановке (а мы тогда жили у мясокомбината в шестом микрорайоне), ждут автобус и переговариваются между собой, да, надо, мол, «химиком» быть, чтобы на работу нормально добираться. Помню, когда тобольский нефтехимический комбинат начал впервые отмечать свой профессиональный праздник День химика (в последнюю субботу мая), старые тоболяки, а особенно тоболячки, искренне недоумевали — а что, и у этих людей есть свой профессиональный праздник?

К сожалению, отношение многих приехавших в Тобольск в 70-е годы к подгорной части было безответственным — валится и затапливается подгора, да и черт с ней. Один из крупных руководителей даже сказал: я подгорный Тобольск не знаю, знать не хочу и туда не поеду. И он валился очень долго, пока Сергей Собянин не принял решение его восстанавливать. Но довел все до ума, конечно, Владимир Якушев. Он понимал, что духовную столицу Сибири нужно восстанавливать. И в этом процессе огромную роль сыграл митрополит Тобольский и Тюменский Димитрий.

С ним мы вообще соратники — я помогал ему открывать в Тобольске духовную семинарию. В 1990 году меня назначали заместителем председателя облисполкома, в ведении моем была социальная политика региона, внутренняя и внешняя политика, религия, вопросы национальной политики, а он в это же время приехал в Тобольск епископом, возглавил кафедру. Занимаясь социальной политикой региона, я курировал работу всех вузов и в том числе оказывал поддержку в создании семинарии. Помню, как кровати ребятишкам закупали, материальную базу формировали, здание ремонтировали. Ничего же не было вообще! На пустом месте появилось серьезное высшее учебное заведение духовной направленности.

— А как получилось так, что вы, в общем-то, атеист, занимались созданием духовного учебного заведения?

— Со временем у каждого человека приходит осознание веры, потребность в ней. Разным бывает общественно-политический строй, разные исторические периоды проходит страна, а вера — она испокон веков, во все времена с человеком. Нужно уважать людей, которые верят в Бога, ходят в церковь.

Помню, как после распада Союза страну накрыло общее неверие, тогда мы утратили все механизмы советского воспитания людей, то, что происходило через октябрятское и пионерское движение, через комсомол и партию. Все рухнуло, а людям нужно было во что-то верить. В этот период многие путем внутреннего осознания пришли к православной вере. Я видел это и понимал, что происходит в стране, и, когда люди потянулись к вере, начал им помогать. В лоне церкви, под влиянием священников им было легче пережить невзгоды, обрушившиеся на наш народ в начале 90-х годов. Времена ведь были очень сложные. Помню, когда перестройка только начиналась, я, будучи ректором, разговорился на каком-то министерском совещании с ректором Костромского педагогического института, и он, рассуждая о неспокойной ситуации в стране, сказал мне: ох, Юра, смотрю я на тебя и завидую сам себе, мне-то через два года на пенсию, а тебе дальше работать. Трудно жить в эпоху перемен. И вера в Бога в такой период для многих спасение. Ну и мать моя (к сожалению, ее плохо помню, она умерла, когда мне было 11 лет) всегда нам, сыновьям, говорила: я вот в Бога верую, а вы уж как хотите.

Познакомившись с митрополитом Димитрием, я укрепился в понимании того, что церковь надо поддерживать. В то время мы с ним многое сделали по возрождению духовной жизни в Тобольске. До сих пор общаемся, обсуждаем текущие вопросы.

Считаю, что верующих людей и церковь нужно поддерживать. Конечно, церковь формально отделена от государства, но это не значит, что мы должны отгородиться от нее стеной. Туда же ходят наши соотечественники, земляки.

Поэтому сохранение постоянного богослужения в Тобольске тоже влияло на общий климат в городе, формировало несколько патриархальный, размеренный уклад, спокойную, благостную атмосферу.

Перемены начались с приездом в Тобольск большого числа строителей, со строительством нефтехимического комбината. Не скажу, что это было плохо, нет. Но устои тоболяков, духовные основы тобольского быта серьезно пошатнулись, а потом и вовсе разрушились. Конечно, новый расцвет Тобольска связан с промышленностью и нефтехимией — и это объективная реальность. И современный Тобольск — это город комфортный для проживания, людям нравится в нем жить. Но живут они, к сожалению, уже совсем в другом Тобольске, который почти ничего общего не имеет со старинным городом интеллигентов. И тоболяки, что помнят былой город, потихоньку уходят.

— Как в Тобольске мирно уживались и сосуществовали дух интеллигентного города и ссыльно-каторжная субкультура?

— Действительно, существование в Тобольске старого тюремного замка, знаменитого тобольского централа на протяжении всего двадцатого века оказывало на жизнь в городе серьезное влияние. Тюрьма была такой многослойной структурой: был круг заключенных, непосредственно в ней сидевших; круг условно освобожденных, которые после выхода из тюрьмы жили в Тобольске и его окрестностях; круг бывших заключенных, которые осели в городе; круг сотрудников тюрьмы; круг представителей криминального мира, которые, находясь на воле, держали связь с представителями всех этих кругов. Обмен информацией между ними был налажен виртуозно — в тюрьме моментально узнавали о событиях, произошедших в городе. Именно из-за значительного влияния криминалитета на город и было принято решение о закрытии тобольской тюрьмы.

Конечно, официально это происходило под видом необходимости реставрации здания и сохранения исторического облика кремля как памятника архитектуры, но подспудно мы понимали (я занимался этим вопросом, будучи заместителем председателя облисполкома в 1990 году), что с закрытием централа бандитствующий народ из Тобольска постепенно уедет и в городе станет спокойнее. Так и произошло, большинство представителей этой среды разъехались, хотя след их, конечно, остался. Мне, к счастью, с бандитами и блатными не довелось общаться, но, будучи ректором, приходилось брать на работу бывших заключенных — в котельные подгорного корпуса института. Уголь был плохой, условия тяжелые, грязь — никто туда идти не хотел. Работать с ними было непросто, они пили, дрались, мне регулярно угрожали, и под ножом я стоял на разборках, всякое бывало. Словом, кто тех котельных не имел, «прелестей» жизни не знает.

Думаешь, я приходил на работу и сразу начинал заниматься интеллектуальным трудом? Ничего подобного! В первую очередь, войдя в корпус, я проверял батарею — греет или нет. Потом уже начинал рабочий день. Однажды в Новый год — мы только с семьей и друзьями сели за стол, раздается звонок из котельной и совершенно пьяный истопник, еле шевеля языком, говорит мне, мол, сменщик мой не пришел, я все закрыл и пошел отмечать праздник.

Это в сорокаградусный-то мороз! Хорошо хоть позвонил! Мы с друзьями быстро надели валенки — и туда. Открыли котельную, начали кидать уголь и вытаскивать его, стали искать студентов, которые тоже могли это делать. А что они, ребятишки, знают? Остался с ними, объяснял, как топить. Пришел домой под утро, только лег спать — звонок из котельной: давление воды на нуле, что делать? Подскакиваю, думаю, сейчас все взорвется, котлы-то чугунные. Прибежал, оказалось, кран перемерз. И так постоянно. Вот она, высокоинтеллектуальная работа ректора пединститута.

С такими коммунальными проблемами сталкивались все тоболяки в 60-70-е годы. Даже в 80-е еще такое бывало. Таким был город, когда я привез туда жену, — практически неблагоустроенный. Но она молодец, все со мной выдержала.

— Кто из преподавателей оказал на вас наибольшее влияние?

— В Тобольске я окончил только три курса физико-математического факультета, учился хорошо, был менделеевским, затем ленинским стипендиатом. Поэтому меня и отправили доучиваться в Москву, в областной педагогический институт.

Сильное влияние на меня оказали два человека — это Виктор Михайлович Дерябин и Николай Иванович Кошкин.

Виктор Михайлович сначала был деканом физмата, а затем ректором пединститута, именно он сыграл в моей судьбе определяющую роль, направив меня учиться в Москву. Он дал мне напутствие: ты должен сейчас, сразу же подготовить серьезную курсовую работу, потом сразу взяться за дипломную, чтобы потом на их базе поступить в аспирантуру, окончить ее, защитить диссертацию и уже подготовленным специалистом вернуться в Тобольск. Я так и сделал. Первостепенной задачей развития нашего вуза Дерябин считал подготовку собственных кадров. Помимо меня в Москву уехали еще несколько студентов, которым была поставлена задача — вернуться в альма-матер преподавателями, кандидатами наук.

Приезжаю в Москву, приступаю к учебе и спрашиваю в своей группе: у кого посоветуете мне писать курсовую работу, чтобы было с толком и перспективно? Они поулыбались и говорят — а иди к Николаю Ивановичу Кошкину. Думаю, ну ладно, Кошкин так Кошкин, хотя быстро понял, что его все студенты боятся. Прихожу к нему со списком курсовых работ, все темы незнакомые, наугад выбираю «Исследование ультразвукового поля вблизи излучателя». Он спрашивает, вы что-то в этом понимаете? Честно говоря, ничего не понимаю, отвечаю ему. Хорошо, говорит он, вот токарный станок здесь стоит — выточите новую установку, запустите ее и дальше будем разговаривать. Я встал за токарный станок (благо нас в Тобольском пединституте этому учили) и семь месяцев ее точил. Выточил очень сложную установку, запустил ее, провел измерения, написал курсовую и занял с ней первое место в конкурсе студенческих работ.

И с тех пор у меня с Николаем Ивановичем никогда не было никакого недопонимания. Он ненавидел лентяев, а к тем, кто занимается на совесть, относился тепло. Николай Иванович был исключительным человеком. В моей жизни он сделал все. У него началась моя научная карьера. У него я защищал кандидатскую диссертацию. И кандидатом наук вернулся в Тобольск. Как и обещал Дерябину.

Николай Иванович Кошкин умер четыре года назад. Мы дружили семьями всю жизнь. Уникальный был человек, исключительный. Прошел всю войну. Сейчас, оглядываясь назад, понимаю, что очень благодарен моим сокурсникам, которые отправили меня к нему писать курсовую.

Вообще, мне очень повезло, что я попал в Московский областной педагогический институт — там была сильнейшая академическая школа, высокий уровень преподавания. Мне пришлось нелегко — в Тобольске я учился по специальности «физика и математика», а в Москве по моему профилю была специальность «физика, электротехника и машиноведение». Учебные планы не совпадали, и мне пришлось сдавать массу дополнительных дисциплин — детали механизмов и машин, сопромат, паросиловые установки. Но образование я там получил прекрасное.

— Когда Дерябин представил вам такой путь профессиональной жизни, у вас не было внутреннего противоречия? Такой жизненный план вас устраивал?

— Никакого противоречия не было. После окончания аспирантуры мне предлагали должность заведующего кафедрой физики в Воронежском педвузе. Это было очень хорошее предложение, и Николай Иванович мне говорил — подумай. Говорю, нет, Николай Иванович, меня направили из Тобольска, мне помогли, поэтому я должен вернуться. И он это тоже оценил. Ребята-тоболяки, которых также направил Дерябин в МОПИ, после окончания аспирантуры в Тобольске долго не выдержали — убежали в Тюмень. И «воевать» с Тобольским педагогическим институтом остался я один.

— Вернувшись в Тобольск молодым преподавателем, вам захотелось поменять подходы к учебному процессу? Хотелось учить студентов по-новому? Хотелось внедрять столичные подходы к высшему образованию?

— Естественно. Я вернулся старшим преподавателем и сразу же начал заниматься развитием лабораторий на физико-математическом факультете. Потом меня назначили заведующим кафедрой, а затем проректором по учебной и научной работе. Заведующим кафедрой я был недолго, всего два года, привез тогда в Тобольск своих однокашников по московскому педвузу, они уже были кандидатами наук.

Своих студентов Сережу Яковенко и Сережу Слинкина я тоже отправил учиться в аспирантуру МОПИ, они защищались по моей специальности. Вообще всех моих ребят-студентов принимали в московском вузе очень хорошо. Я всерьез занялся подготовкой кадров, постепенно изменял состав кафедры. Став проректором, глубже погрузился в этот процесс, понимал, что свои кадры нужно растить. Некоторых преподавателей просто заставлял защищаться, не все этого хотели. Ну а когда меня назначили ректором — подготовкой собственных кадров начал заниматься системно и планомерно.

Я стал ректором, пройдя все этапы профессиональной карьеры в вузе — преподаватель, заведующий кафедрой, проректор. Это был очень правильный управленческий подход — провести человека по всем ступенькам.

— Как происходило назначение?

— В те времена процесс назначения на должность был очень сложным и небыстрым. Сначала со мной беседовали в горкоме, потом я разговаривал с Генадием Шмалем, он тогда был вторым секретарем обкома партии. Затем меня вызвали в Москву на собеседование с министром просвещения СССР Даниловым. Потом я побывал еще в Министерстве высшего и среднего специального образования РСФСР, у меня состоялся разговор с министром Образцовым. Следующим, наверное, самым серьезным испытанием было заседание коллегии Министерства высшего и среднего образования СССР, где одним из вопросов было назначение ректорами вузов, в том числе и меня.

После нее состоялся разговор со знаменитым министром высшего и среднего образования СССР Вячеславом Петровичем Елютиным. И только после прохождения всех этих этапов был подписан приказ о моем назначении. На каждом этапе выносился вердикт по поводу моей кандидатуры, и все эти собеседования вполне можно было не пройти. Тогда подход к назначению ректоров вузов был очень серьезным. И кадровой политике уделялось первостепенное значение.

— Вы стали самым молодым ректором в Советском Союзе. Не страшно было брать на себя такую ответственность?

— Да, мне было 34 года. Благо, что я был такой молодой, если бы был постарше, то понимал бы, во что ввязываюсь, и, наверное, никогда бы не согласился стать ректором. Лучше бы поехал работать куда-нибудь простым преподавателем, заведующим кафедрой. Благодаря, наверное, молодости и ответственности я в этот хомут влез. Но не жалею, нет. Был бы взрослее — ох, крепко бы подумал, идти ли в ректоры.

Вячеслав Петрович Елютин был для меня тогда царь и бог, очень авторитетный человек в нашей среде. После назначения он мне сказал: вы, молодой человек, сегодня кандидат наук, но ректору необходимо иметь степень доктора наук, нужно работать над этим. Хорошо, отвечаю, а сам понимаю, как в Тобольске напишешь докторскую? Я, конечно, сделал лаборатории на физмате, но все равно невозможно докторскую диссертацию по физике написать в нашем пединституте. Вообще, конечно, очень волновался, вступая в должность ректора, потому что проигрывать я не люблю. Да и не хотелось.

— При вас в Тобольском пединституте начали открываться новые кафедры, факультеты, появлялись новые специальности, был введен в эксплуатацию новый корпус, построено общежитие… Фактически произошла настоящая революция. Вы сами ставили себе такую высокую планку? Или были какие-то задачи по развитию вуза и укреплению его материально-технической базы из Министерства образования или от областной власти?

— Задачи по развитию института мы, ректорат, ставили себе сами. Жизнь заставляла это делать, мы же видели все проблемы, с которыми сталкиваются школы и отделы народного образования. Тобольский пединститут был единственным вузом, который готовил кадры для всего Севера, каждый год я сам проводил распределение своих выпускников и видел, каких специалистов не хватает школам. Я же был человеком государственным и понимал, что нужно расширять подготовку педагогических кадров. Но одному пединституту с этой задачей справиться было сложно, сколько бы мы ни выпускали учителей, их все равно не хватало. Вопрос дефицита педагогических кадров на севере Тюменской области поднимался даже на пленуме обкома партии. Тогда Геннадий Павлович Богомяков предложил создать свое педагогическое учебное заведение в Ханты-Мансийском автономном округе. Помню, сказал с трибуны: вон в зале сидит ректор Тобольского пединститута Юрий Конев, кто из председателей горисполкомов к нему первым подойдет — там и будем открывать филиал педвуза. И ко мне сразу же подошел Георгий Евгеньевич Черников, тогдашний председатель горисполкома Нижневартовска: давай, Юрий Михайлович, будем открывать филиал. И все завертелось.

Открыть филиал было очень непросто, нужно было пройти все круги ада в Москве. И когда мы смогли все это провернуть за полгода и открыли в Нижневартовске прекрасный филиал Тобольского пединститута, министр просвещения РСФСР не скрывал своего удивления и восхищения. Ну вы даете, говорит, вот Черников молодец!

И мне опять пришлось отрывать от сердца свои преподавательские кадры и отправлять туда.

Я делегировал туда своего проректора по учебной работе, профессора Анатолия Карпова, он долгие годы возглавлял нижневартовский филиал нашего пединститута, потом вуз пошел в самостоятельное плавание и стал Нижневартовским государственным университетом. Сейчас Анатолий Карпович — президент этого вуза.

Отправил я в Нижневартовск и своих математиков, кандидатов наук Абрамовых, Альбину Михайловну Кашкареву, кандидата филологических наук. Обескровил свой преподавательский состав, каждого как от сердца отрывал.

— Как вы формировали свою команду?

— Команда была очень сильная, кадры были отменные. Когда я покидал пост ректора, то был спокоен, у меня было несколько человек, которые могли возглавить вуз, — Анатолий Карпов, Нина Промоторова, Сергей Яковенко, Сергей Слинкин. Это были абсолютно зрелые руководители. Я их изначально готовил, понимал, что рано или поздно уйду. Пединститут я покидал, когда вуз был на подъеме, руководствуясь давно известной истиной: лучше уходить на год раньше, нежели на день позже.

На должность заместителя председателя облисполкома меня пригласил Юрий Шафраник, возглавлявший в то время наш регион. Он был современный руководитель и в команду себе набирал людей со свежим, незамыленным взглядом. На меня он обратил внимание после того, как мы в рекордные сроки открыли филиал пединститута в Нижневартовске.

В то время все ключевые решения в регионе принимались на сессиях облисполкома, в них участвовали 340 депутатов, каждый мог открыто высказать свою точку зрения. И когда на таком собрании при обсуждении вопроса о моем назначении зачитали телеграмму из Тобольска с текстом «Мы просим не избирать Конева, он нам очень нужен в Тобольском пединституте», в зале пошел гул: а, не отпускают, значит, хороший руководитель, тогда точно надо избирать.

— Вы легко приняли это предложение? Ощущали, что переросли пединститут?

— Я не перерос пединститут, просто понимал, что если пойду работать заместителем председателя облисполкома по социальным вопросам, то буду курировать все вузы Тюменской области. И тогда, имея опыт управления вузом и хорошие взаимоотношения с Советом ректоров, смогу многое сделать по развитию системы высшего образования в нашем регионе. Мы и правда многое сделали: я убедил Юрия Шафраника, а потом и Леонида Рокецкого относиться к вузам по-другому — и в тяжелые 90-е годы мы открыли в регионе несколько вузов и филиалов вузов. Я понимал, что могу поддержать университеты и институты, сделать так, чтобы они были на плаву в это непростое время, развивались.

В новом статусе к вопросам, связанным с развитием образования, добавились здравоохранение, культура и другие.