Имя Юрия Шафраника в нефтегазовом комплексе страны хорошо известно. В отрасли он прошел путь от слесаря-механика до министра. Сейчас возглавляет Союз нефтегазопромышленников России и профильный комитет ТПП РФ. О проблемах российского НГК с Ю. Шафраником побеседовал наш корреспондент Владимир Савков.
– Юрий Константинович, как Вы оцениваете нынешнее положение дел в российском нефтегазовом секторе?
– Мне миллион раз приходится повторять одно и то же – у нефтяников редко бывает кризис. Нефть при любой цене востребованный продукт. А раз продукт востребован, то тот, кто им занимается, все равно выживет. Серьезные проблемы только у компаний с совсем плохим менеджментом, неверно поставленными целями; они погрязают в долгах, берут на себя то, что не надо бы брать. А все остальные нефтегазовые компании были, есть и, надеюсь и уверен, будут эффективными в ближайшие годы.
Да, надо признать, что сырьевой цикл – его называют большим – закончился. Но мы об этом много раз предупреждали, говорили в том числе и на площадке Торгово-промышленной палаты, что десятилетка с 2000 по 2010 гг. закончилась, и с 2010-го по 2020-й надо цену барреля нефти в среднем считать максимум в 80 долларов. Но поскольку первые годы были «хлебными», то, значит, следующие точно надо брать из расчета 50 долларов за баррель. А скачки вверх-вниз были, есть и будут. Есть цикличность, какие-то международные вопросы. Сейчас, например, это связано с мировым финансовым капиталом. Уже в течение лет пятнадцати мировой финансовый рынок играет роль в ценообразовании большую, чем все страны ОПЕК, вместе взятые.
Если вернуться к нефтегазовому сектору России, то он за эти последние десятилетия в целом укрепился. Очень много сделано с точки зрения инфраструктуры, происходят серьезные изменения и внутри компаний. Безусловно, есть масса проблем, и, конечно, компании разные.
Одно дело – Сургутнефтегаз, которому не надо было эти 20 лет рассказывать об импортозамещении: он как занимался целенаправленно развитием всех вопросов, связанных с работой нефтегазового бизнеса, через родное, российское машиностроение в большей степени, ‒ так и занимается. Ему не нужно установок правительства о том, что пришло время заниматься импортозамещением. Есть и другие компании – не буду их называть, – которые об этом не думали, не думают, а сейчас говорят, но не делают. Тем не менее, база нефтегазового бизнеса в России крепкая, устойчивая.
Вопрос в другом: а какая главная задача стоит перед нами в этот сложнейший период? Сформулирована она так – не сорвать, не снижать, не провалить инвестиционные программы наших компаний. И не ради самих компаний, и даже не ради добычи, а ради того, чтобы избежать негативного влияния на состояние нашей промышленности. Потому что инвестиционный проект компании – это завязка на трубы, дороги, транспорт, связь, материалы, людей. И как только ты в нефтегазовом бизнесе останавливаешь капвложения, то по этой цепочке идет соответствующая реакция.
Но все эти проекты должны существовать не только на словах. И если мы говорим о приоритете российского, значит, он должен быть. Я имею в виду поставки, обслуживание, сервис. Вот это главнейшая задача сегодняшнего дня. Она непростая, чрезвычайно непростая. Есть масса поводов для заказчика, нефтяника – взять и сократить такие программы. Но этого делать нельзя. Для реализации главной задачи есть накопленные ресурсы, для этого есть выплаченные дивиденды. Собирайте, аккумулируйте. Для этого есть, в конце концов, заемные средства. Да, с ними сейчас тяжело, но есть же специалисты, которые этим должны заниматься. Мы же об этом не сегодня услышали. В нефтегазовом бизнесе большой кадровый потенциал, поэтому он способен с этим справиться.
Что касается перспективы, то она мне видится так: этот сырьевой цикл завершился, а когда начнется новый, не будем гадать. По крайней мере не в ближайшие пять лет, это уверенно можно сказать. А значит, надо обеспечить эффективное развитие и собственных компаний, и экономики России при цене за баррель максимум в 50 долларов. Даже если будет завтра 90–100 долларов – а такое может быть, – то надо все равно рассчитывать на 50.
В нефтегазе всегда умели работать с учетом государственных интересов. И сейчас так работают. Переживают при этом только за главное: за правильное, эффективное использование финансовых ресурсов, которые страна получает от нефтегаза. Но это уже дело не нефтяников, а в первую очередь правительства.
– Ваш коллега по Союзу нефтегазопромышленников Геннадий Иосифович Шмаль говорил, что вообще у нефтяников нет слова «импортозамещение», а есть слово «импортонезависимость». А как обстоят у нас дела с производственной базой? Она позволяет нефтяникам перейти на российское оборудование?
– Вы знаете, как только об этом начинается разговор – что я, что Шмаль, – мы улыбаемся с сарказмом, а вообще, в душе хочется просто послать по-буровицки... К 90-му году у нас было почти по всем позициям не самое плохое оборудование. Некоторые образцы шли по-настоящему мирового качества, некоторые вторые-третьи, некоторые четвертые по позициям, но мы были почти всем обеспечены. Да, возможно, в чем-то отставали с электроникой, возможно, были какие-то еще проблемы. Но база-то была. И если Уралмаш раньше выпускал триста буровых в год – самых больших буровых, а сегодня выпускает только тридцать пять, то это вопрос не к базе, а к тому, почему они сейчас не выпускают триста, причем с той ценой, по которой мы закупаем в Китае или где-то еще.
Возьмем тяжелые тридцатые годы, когда вообще с лапотной деревни люди приезжали на заводы, заводы поднимались и действительно провели индустриализацию страны за десяток лет. Я сейчас не о методах говорю, а о том, что не надо ждать какой-то базы. Ты поставь цель и создавай базу, работай! В чем вопрос-то? Какая еще база нужна?
Да, раньше мы были миру открыты, сейчас определенные ограничения возникли. И что, нужно было ждать этих ограничений для того, чтобы задуматься об импортозамещении? Скажу так. Если ты это делал раньше, то каким надо быть убогим, чтобы не делать снова? Вот и все. По-простому. Но это же касается почти всех направлений. И если ты собираешься говорить об интеграции в мировую экономику, ты должен минимум конкурировать. Хорошо, пусть мы не готовы пока в силу разных причин по всем позициям быть лучшими. И не надо!
Надо, чтобы часть позиций была просто супер, часть позиций удовлетворительна, часть позиций на стыке с аналогами зарубежными, когда зарубежные лучше сегодня применить, чтобы получить лучший эффект. Но тогда нужно, чтобы, по меньшей мере, 30 процентов нашей продукции у нас покупали. Меня задевал, если грубо, даже бесил разговор об интеграции самой по себе. Хорошо, я всячески за интеграцию с первых дней, когда пошел из генерального директора в политику. Но вообще интеграция ради чего? Это инструмент для того, чтобы за твоей продукцией очередь стояла. То есть интеграция – это механизм, чтобы мы заработали лучше. А иначе уподобимся Украине, которая повторяет «интеграция, интеграция» и не думает над тем, с чем ты пойдешь на эту интеграцию? А возможности у нас огромные. Нас, может быть, и не любят за эти возможности.